Цель и задачи Правительства не могут меняться в зависимости от злого умысла преступников: можно убить отдельное лицо, но нельзя убить идею, которой одушевлено Правительство. Нельзя уничтожить волю, направленную к восстановлению возможности жить в стране и свободно трудиться
(Первая публичная декларация Столыпина по вступлении на пост председателя Совета министров. Правительственное сообщение).
Власть не может считаться целью. Власть — это средство для охранения жизни, спокойствия и порядка; поэтому, осуждая всемерно произвол и самовластие, нельзя не считать опасным безвластие правительства. Не нужно забывать, что бездействие власти ведет к анархии, что правительство не есть аппарат бессилия и искательства. Правительство - аппарат власти, опирающейся на законы, отсюда ясно, что министр должен и будет требовать от чинов министерства осмотрительности, осторожности и справедливости, но также твердого исполнения своего долга и закона. Я предвижу возражения, что существующие законы настолько несовершенны, что всякое их применение может вызвать только ропот. Мне рисуется волшебный круг, из которого выход, по-моему, такой: применять существующие законы до создания новых, ограждая всеми способами и по мере сил права и интересы отдельных лиц. Нельзя сказать часовому: у тебя старое кремневое ружье; употребляя его, ты можешь ранить себя и посторонних; брось ружье. На это честный часовой ответит: покуда я на посту, покуда мне не дали нового ружья, я буду стараться умело действовать старым. (Гос. Дума; ответ П. А. Столыпина на запрос Гос. Думы о Щербаке; 8 июня 1906 года.)
Господа, нельзя укрепить больное тело, питая его вырезанными из него самого кусками мяса; надо дать толчок организму, создать прилив питательных соков к больному месту, и тогда организм осилит болезнь; в этом должно, несомненно, участвовать все государство, все части государства должны прийти на помощь той его части, которая в настоящее время является слабейшей. В этом смысл государственности, в этом оправдание государства, как одного социального целого. Мысль о том, что все государственные силы должны прийти на помощь слабейшей его части, может напоминать принципы социализма; но если это принцип социализма, то социализма государственного, который применялся не раз в Западной Европе и приносил реальные и существенные результаты. У нас принцип этот мог бы осуществиться в том, что государство брало бы на себя уплату части процентов, которые взыскиваются с крестьян за предоставленную им землю.
Пробыв около 10 лет у дела земельного устройств, я пришел к глубокому убеждению, что в деле этом нужен упорный труд, нужна продолжительная черная работа. Разрешить этого вопроса нельзя, его надо разрешать. В западных государствах на это потребовались десятилетия. Мы предлагаем скромный, но верный путь. Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России, освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия!
Ведь тут, господа, предлагают разрушение существующей государственности, предлагают нам среди других сильных и крепких народов превратить Россию в развалины для того, чтобы на этих развалинах строить новое, неведомое нам отечество. Я думаю, что на втором тысячелетии своей жизни Россия не развалится. Я думаю, что она обновится, улучшит свой уклад, пойдет вперед, но путем разложения не пойдет, потому что где разложение - там смерть! (Речь об устройстве быта крестьян и праве собственности, произнесенная в Государственной думе 10 мая 1907 года.)
Наша земельная община - это гнилой анахронизм, здравствующий … наперекор здравому смыслу и важнейшим государственным потребностям.
Дайте выход сильной личности в крестьянстве, освободите ее от воздействия невежества, лени и пьянства, и у вас будет прочная устойчивая опора для развития страны без всяких утопий и искусственных вредных скачков. Община в ее настоящем виде не помогает слабому, а давит и уничтожает сильного, губит народную энергию и мощь. (П.А.Столыпин. Из беседы с журналистом П.А.Тверским в 1907 году.)
В странах с установившимся правительственным строем отдельные законопроекты являются в общем укладе законодательства естественным отражением новой назревшей потребности и находят себе готовое место в общей системе государственного распорядка. В этом случае закон, прошедший все стадии естественного созревания, является настолько усвоенным общественным самосознанием, все его частности настолько понятны народу, что рассмотрение, принятие или отклонение его является делом не столь сложным и задача правительственной защиты сильно упрощается.
Сознавая необходимость приложения величайших усилий для поднятия экономического благосостояния населения, правительство ясно отдает себе отчет, что усилия эти будут бесплодны, пока просвещение народных масс не будет поставлено на должную высоту и не будут устранены те явления, которыми постоянно нарушается правильное течение школьной жизни в последние годы, явления, свидетельствующие о том, что без коренной реформы наши учебные заведения могут дойти до состояния полного разложения. (П.А.Столыпин. Из выступления в Государственной Думе 6 марта 1907 года.)
Государство может, государство обязано, когда оно находится в опасности, принимать самые строгие, самые исключительные законы, чтобы оградить себя от распада. Это было, это есть, это будет всегда и неизменно. Этот принцип в природе человека, он в природе самого государства. Когда дом горит, господа, вы вламываетесь в чужие квартиры, ломаете двери, ломаете окна. Когда человек болен, его организм лечат, отравляя его ядом. Когда на вас нападает убийца, вы его убиваете. Этот порядок признается всеми государствами. Нет законодательства, которое не давало бы права правительству приостанавливать течение закона, когда государственный организм потрясен до корней; которое не давало бы ему полномочия приостанавливать все нормы права. Это, господа, состояние необходимой обороны; оно доводило государство не только до усиленных репрессий, не только до применения репрессий к различным лицам и к различным категориям людей, - оно доводило государство до подчинения всех одной воле, произволу одного человека, оно доводило до диктатуры, которая иногда выводила государство из опасности и приводила до спасения. Бывают, господа, роковые моменты в жизни государства, когда государственная необходимость стоит выше права и когда надлежит выбирать между целостью теорий и целостью отечества. (Речь о временных законах, изданных в период между Первой и Второй думой, произнесенная в Государственной думе 13 марта 1907 года.)
На очереди главная наша задача - укрепить низы. В них вся сила страны. Их более 100 миллионов и будут здоровы и крепки корни у государства, поверьте - и слова Русского Правительства совсем иначе зазвучат перед Европой и перед целым миром… Дружная, общая, основанная на взаимном доверии работа - вот девиз для нас всех, Русских. Дайте Государству 20 лет покоя, внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней Poccии.
…Правительство должно избегать лишних слов, но есть слова, выражающие чувства, от которых в течение столетий усиленно бились сердца русских людей. Эти чувства, эти слова должны быть запечатлены в мыслях и отражаться в делах правителей. Слова эти: неуклонная приверженность к русским историческим началам в противовес беспочвенному социализму. Это желание, это страстное желание обновить, просветить и возвеличить родину, в противность тем людям, которые хотят ее распада… . (П.А. Столыпин. Выступление в Государственной Думе 16 ноября 1907 года.)
Лишь обдуманное и твердое проведение в жизнь высшими законодательными учреждениями новых начал государственного строя поведет к успокоению и возрождению великой нашей родины.
Правительство готово в этом направлении приложить величайшие усилия: труд, добран воля, накопленный опыт предоставляются в распоряжение Государственной думы, которая встретит в качестве сотрудника правительство, сознающее свой долг хранить исторические заветы России и восстановить в ней порядок и спокойствие, то есть правительство стойкое и чисто русское, каковым должно быть и будет правительство Его Величества. (Речь П. А. Столыпина, произнесенная в Государственной думе 16 ноября 1907 года.)
Не беспорядочная раздача земель, не успокоение бунта подачками - бунт погашается силою, а признание неприкосновенности частной собственности и, как следствие, отсюда вытекающее, создание мелкой личной земельной собственности… - вот задачи, осуществление которых правительство считало и считает вопросом бытия русской державы. (Гос. Дума третьего созыва; первая речь П. А. Столыпина 16 ноября 1907 года.)
Я знаю, многие думают, что, пока еще нет в деревне полного успокоения, необходимо все оставить по старому. Но правительство думает иначе и осознает, что его обязанность – способствовать улучшению местного строя. Правительство … обязано всю свою нравственную силу направить на обновление страны. Обновление это, конечно, должно последовать снизу. Надо начать с замены выветрившихся камней фундамента и делать это так, чтобы не поколебать, а укрепить постройку. Порядок и благоустройство в селах и волостях – вот вопиющая нужда в деревне. (П.А.Столыпин. Из речи на открытии первой сессии Совета по делам местного хозяйства 11 марта 1908 года.)
Народы забывают иногда о своих национальных задачах; но такие народы гибнут, господа; они превращаются в назем, в удобрение, на котором вырастают и крепнут другие, более сильные народы. (Речь о Финляндии, произнесенная в вечернем заседании Гос. думы 5 мая 1908 года.)
России необходим такой флот, который в каждую данную минуту мог бы сразиться с флотом, стоящим на уровне новейших научных требований. Если этого не будет, если флот у России будет другой, то он будет только вреден, так как неминуемо станет добычей нападающих. (Гос. Дума; речь П. А. Столыпина в защиту воссоздания флота 24 мая 1908 года.)
Во всех ведомствах есть неустройства. Нельзя же преграждать учреждениям и людям возможность доказывать желание улучшить положение, нельзя всех поголовно считать «рабами лукавыми».
Область правительственной власти есть область действий. Когда полководец на поле сражения видит, что бой проигран, он должен сосредоточиться на том, чтобы собрать свои расстроенные силы, объединить их в одно целое. Точно так же и правительство после катастрофы находится несколько в ином положении, чем общество и общественное представительство. Оно не может всецело поддаться чувству возмущения, оно не может исключительно искать виновных, не может исключительно сражаться с теми фантомами, о которых говорил предыдущий оратор. Оно должно объединить свои силы и стараться восстановить разрушенное. Для этого, конечно, нужен план, нужна объединенная деятельность всех государственных органов. На этот путь и встало настоящее правительство с первых дней, когда была вручена ему власть. Оно начало перестраивать свои ряды; оно разделило задуманные им мероприятия на более спешные, имеющие связь с последующими, и на эти последующие мероприятия, которые оно и решило проводить и планомерно, и последовательно.
Вы хирурги, собравшиеся вокруг одурманенного больного. Больной этот - флот, ошеломленный вашей критикой. Вы, господа, взяли ланцет и режете его, потрошите его внутренности, но одна неловкость, одно неосторожное движение, и вы уже будете не оперировать больного, а анатомировать труп. Господа! Я верю, что ваше решение, каково бы оно ни было, уйдет продиктовано вам велением вашей совести и тем чистым патриотизмом, о котором говорил тут член Государственной думы Пуришкевич, - этим и ничем более. Вы станете выше партийных расчетов, выше фракционной тактики. Не сетуйте, господа, если и правительство высказало вам свое мнение прямо и определенно.
Я уверен, что всякая заминка в деле флота будет для него гибельной, нельзя на полном ходу останавливать или давать задний ход машине - это ведет к ее поломке. Господа, в деле воссоздания нашего морского могущества, нашей морской мощи может быть только один лозунг, один пароль, и этот пароль - “вперед”. (Речь о морской обороне, произнесенная в Государственной думе 24 мая 1908 года.)
Наш орел, наследие Византии, - орел двуглавый. Конечно, сильны и могущественны и одноглавые орлы, но, отсекая нашему русскому орлу одну голову, обращенную на Восток, вы не превратите его в одноглавого орла, вы заставите его только истечь кровью…
(Гос. Дума третьего созыва; речь П. А. Столыпина в защиту сооружения Амурской железной дороги. 31 марта 1908 года.)
Торжество теории одинаково опасно и в том, и в другом случае: везде, господа, во всех государствах принцип свободы совести делает уступки народному духу и народным традициям и проводится в жизнь строго с ними сообразуясь. (Речь о вероисповедных законопроектах и о взгляде правительства на свободу вероисповедания, произнесенная в Государственной думе 22 мая 1909 года.)
Итак, на очереди главная наша задача – укрепить низы. В них вся сила страны. Их более 100 миллионов! Будут здоровые и крепкие корни у государства, поверьте – и слова русского правительства совсем иначе зазвучат перед Европой и перед целым миром. Дружная, общая, основанная на взаимном доверии работа – вот девиз для нас всех, русских. Дайте Государству 20 лет покоя, внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней Poccии! (П.А.Столыпин. Из интервью газете «Волга» 1 октября 1909 года.)
Что было бы, господа, если бы все эти дела восходили на ваше усмотрение? Это был бы законодательный плеоназм (от греч. pleonasmós - излишество - многословие, употребление слов, излишних не только для смысловой полноты, но обычно и для стилистической выразительности), это было бы законодательство в квадрате, это был бы законодательный тормоз, как будто нарочно созданный для замедления нашего законодательного процесса. И это в России, где законодательствовать вам приходится на пространстве, равном одной шестой части земного шара. (Речь, касающаяся законопроекта о взимании дорожных сборов в пользу городов, произнесенная в государственном совете 20 февраля 1910 года.)
Наше экономическое возрождение мы строим на наличии покупной способности у крепкого достаточного класса на низах, потому что на наличии этого элемента зиждутся и наши законопроекты об улучшении, упорядочении местной земской жизни, потому, наконец, что уравнение прав крестьянства с остальными сословиями России должно быть не словом, а должно стать фактом. (Из выступления в Государственном совете 5 марта 1910 года.)
Я так настоятельно возвращаюсь к этому вопросу потому, что принципиальная сторона законопроекта является осью нашей внутренней политики, потому что наше экономическое возрождение мы строим на наличии покупной способности у крепкого достаточного класса на низах, потому что на наличии этого элемента зиждутся и наши законопроекты об улучшении, упорядочении местной земской жизни, потому, наконец, что уравнение прав крестьянства с остальными сословиями России должно быть не словом, а должно стать фактом.
(Отрывок из речи П. А. Столыпина “О праве крестьян выходить из общины”, произнесенной в Государственном совете 15 марта 1910 года.)
После горечи перенесенных испытаний Россия, естественно, не может не быть недовольной; она недовольна не только правительством, но и Государственной Думой, и Государственным советом, недовольна и правыми партиями, и левыми партиями, потому что Россия недовольная собою. Недовольство этой пройдет, когда выйдет из смутных очертаний, когда обрисуется и укрепится русское государственное самосознание, когда Россия почувствует себя опять Россией! И достигнуть этого возможно, главным образом, при одном условии: при правильной совместной работе правительства с представительными учреждениями». (П.А.Столыпин. Из выступления в Государственной Думе 31 марта 1910 года.)
Вот, господа, те исторические уроки, которые, я думаю, с достаточной яркостью указывают, что такое государство, как Россия, не может и не вправе безнаказанно отказываться от проведения своих исторических задач. Но, господа, исторические задачи забываются. В памяти у многих, однако, сохранились, я думаю, события последних лет. И действительно, любопытно проследить, каким образом реагировали на те потрясения, которые перенесла Россия в 1905 году и дальнейшие годы, влиятельные польские круги в Западной России.
Повторялась историческая возможность, дважды открывавшаяся уже при Императорах Александре Первом и Александре Втором. Ведь после указа 12 декабря 1904 года и воспоследовавшего в разъяснение этого указа Высочайше утвержденного положения Комитета министров от 1 мая 1905 года, о котором тут упоминалось, представлялась возможность польскому населению идти вместе, идти рука об руку с русскими по культурному пути, до спокойному государственному руслу.
Как же воспользовалась польская интеллигенция этой возможностью?Да так же, как и в первые два раза: сильным поднятием враждебного настроения по отношению ко всему русскому. Случилось то , господа, что должно было случиться: каждый раз, когда слабеет в крае русская творческая сила, выдвигается и крепнет польская. (Речь но поводу законопроекта о распространении земскою положения 1890 года на девять губерний запад ноги края, произнесенная в Государственной думе 7 мая 1910 года.)
Смех - прекрасное оружие и бич, в особенности для правительства, и я думаю, что можно смеяться над человеком или учреждением, если они ставят себя в смешное положение.
Нельзя исторический спор ставить в зависимость от адвокатской ловкости ораторов и ловить на слове исторических деятелей, давно уже сошедших в могилу. (Речь о Финляндии, произнесенная в Государственной думе 21 мая 1910 года.)
Можно понимать государство как совокупность отдельных лиц, племен народностей, соединенных одним общим законодательством, общей администрацией. Такое государство, как амальгама, блюдет и охраняет существующие соотношения сил. Но можно понимать государство и иначе, можно мыслить государство как силу, как союз, проводящий народные, исторические начала. Такое государство, осуществляя народные заветы, обладает волей, имеет силу и власть принуждения, такое государство преклоняет права отдельных лиц, отдельных групп к правам целого. Таким целым я почитаю Россию. Преемственными носителями такой государственности я почитаю русских законодателей. (Последняя публичная речь П, А. Столыпина, произнесенная 27 апреля 1911 года в ответ на запрос Государственной думы.)
Для лиц, стоящих у власти, нет греха большего, чем малодушное уклонение от ответственности. (Гос. Дума; ответ П. А. Столыпина на запрос Гос. Думы о введении западного земства. 29 апреля 1911 года.)
Реформы и порядок. Таковы два мотива, проходящие через все думские речи Столыпина. Реформы, может быть, не очень казовые, но зато прочные. Реформы, на которых трудно снискать себе быструю популярность, которые представляют собой «продолжительную черную работу», но без которых невозможно создание истинно свободной России. Путь этот скромен, но он хорош тем, что ведет не к «великим потрясениям», а к «великой России». Ибо аграрный вопрос нужно не «разрешить, а разрешать», хотя бы для этого потребовались десятилетия. Крестьянин должен сделаться личным собственником. Как мелкий земельный владелец он явится составным элементом будущей мелкой земской единицы. «Основываясь на трудолюбии и обладая чувством собственного достоинства, он внесет в деревню и культуру, и просвещение, и достаток». «Вот тогда, тогда только - писаная свобода превратится и претворится в свободу настоящую, которая, конечно, слагается из гражданских вольностей, из чувства государственности и патриотизма».
Но, занимаясь реформою, правительство именно не должно забывать своей обязанности по сохранению порядка. «Когда в нескольких верстах от столицы и от царской резиденции волновался Кронштадт, когда измена ворвалась в Свеаборг, когда пылал Прибалтийский край, когда революционная волна разлилась в Польше, когда начинал царить ужас и террор: тогда правительство должно было или отойти и дать дорогу революции, забыв, что власть есть хранительница государственности и целости русского народа, - или действовать и отстоять то, что ей было вверено». Нападки оппозиции, рассчитанные на то, чтобы вызвать у правительства «паралич воли и мысли», «сводятся к двум словам: руки вверх». На эти два слова правительство «с полным спокойствием, с сознанием своей правоты может ответить двумя словами: не запугаете». И затем шел прекрасный призыв, обращенный к Государственной думе во имя успокоения и умиротворения страны: «Мы хотим верить, господа, что вы прекратите кровавое безумство, что вы скажете то слово, которое заставит всех нас встать не на разрушение исторического здания России, а на пересоздание, переустройство его и украшение». Покуда это слово не будет сказано, покуда государство будет находиться в опасности, «оно обязано будет принимать самые строгие, самые исключительные законы для того, чтобы оградить себя от распада». «Это всегда было, это всегда есть и всегда будет». «Государственная необходимость может довести до диктатуры». Она становится выше права, «когда надлежит выбирать между целостью теорий и целостью отечества».
Только тогда, когда реформы пойдут параллельно с успокоением страны, они явятся выражением истинных нужд государства, а не отзвуком беспочвенных социалистических идей. «Наши реформы для того, чтобы быть жизненными, должны черпать свою силу в русских национальных началах». Такими национальными началами является прежде всего царская власть. Царская власть является хранительницей русского государства; она олицетворяет его силу и цельность; если быть России - то лишь при усилии всех сынов ее оберегать эту власть, сковавшую Россию и оберегавшую ее от распада. К этой исконно русской власти, к нашим русским корням, к нашему русскому стволу «нельзя прикреплять какой-то чужой, чужестранный цветок». «Пусть расцветет наш родной цветок, расцветет и развернется под взаимодействием Верховной Власти и дарованного ею представительного строя». Вторым исконным русским началом является развитие земщины. На низах должны быть созданы «крепкие люди земли, связанные с государственною властью». Им может быть передана часть государственных обязанностей; часть государственного тягла. Но в самоуправлении могут участвовать не только те, кто «сплотился общенациональным элементом». «Станьте на ту точку зрения, что высшее благо - это быть русским гражданином, носите это звание так же, как носили его когда-то римские граждане, и вы получите все права». Русским же человеком может быть только тот, кто желает «обновить, просветить и возвеличить родину», кто предан «не на жизнь, а на смерть Царю, олицетворяющему Россию».
Этими словами человека, который на деле подтвердил, что он не на жизнь, а на смерть предан Царю, мы можем закончить наш краткий очерк. Деятельность Столыпина в Третьей думе - его выступления по финляндскому вопросу, по Амурской железной дороге, по реорганизации флота и по другим более второстепенным вопросам - настолько еще свежи в памяти публики, что в настоящее время мы не считаем нужным к ним возвращаться.
Что бы ни говорили враги Столыпина, он первый дал в Государственной думе верный тон для взаимоотношений между исполнительной и законодательной властью; он первый начертал ту программу обновления строя, которую он неуклонно проводил до последнего дня своей жизни и которая, надо полагать, будет осуществляться и впредь. Ибо для человека, погибшего трагической смертью на своем посту, не может и не должна быть лучшего признания заслуг, как если преемники его вдохновятся заветами, выработанными во время государственной бури и оправдавшими себя в той сравнительно тихой гавани, куда П. А. Столыпин привел Россиюю
П. А. СТОЛЫПИН
ОТВЕТ П. А. СТОЛЫПИНА, КАК МИНИСТРА ВНУТРЕННИХ ДЕЛ *, НА ЗАПРОС ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ О ЩЕРБАКЕ, ДАННЫЙ 8 ИЮНЯ 1906 ГОДА
Что касается Щербака *, то министр внутренних дел мало может прибавить к тому, что сообщено господином министром юстиции *. В Сумском уезде Харьковской губернии введено военное положение, и, на основании 8-й статьи военного положения, все меры по ограждению порядка и спокойствия принадлежат местному генерал-губернатору, который может и мог принять какие-либо меры по отношению к Щербаку. Я, со своей стороны, как только получил сведения о положении дела в Сумском уезде, внес это дело в особое совещание, которое рассмотрело его и постановило: ввиду производящегося о нем судебного дела и принятия его содержания под стражей, переписку об охране прекратить. Дело его в порядке охраны прекращено *.
На заявленный мне запрос от 12 мая * я не мог ранее ответить Государственной думе, так как считал необходимым отправить в некоторые города, где были беспорядки, особых уполномоченных мною лиц для проверки происшедшего. В настоящее время я получил все нужные сведения и могу дать подробные объяснения, но желал бы сначала совершенно ясно, определенно поставить те вопросы, которые, очевидно, интересуют Государственную думу. Расчленив запрос, вникнув в его смысл, я нахожу, что он имеет в виду три предмета: 1) обвинение против деятельности департамента полиции, 2) заявление, что беспорядки, происходившие в Вологде, Калязине и Царицыне, обусловлены, вероятно, продолжением этой деятельности, и 3) желание знать, будет ли министр предотвращать такого рода непорядки в будущем. Другими словами, заявляется, что в недавнем прошлом в министерстве творились беззакония, что они, вероятно, продолжаются и при мне и что я приглашаюсь ответить, буду ли терпеть их в будущем. Как иллюстрация приводятся слухи о заключении невинных людей в тюрьму.
Приступая к ответу, я желал бы сделать маленькую оговорку. Согласно статье 58 Учреждения Государственной думы, сведения и разъяснения со стороны министров могут касаться только незакономерных действий, возникших после учреждения Государственной думы, то есть после 27 апреля. Оговорку эту я делаю потому, что, если бы мне пришлось отвечать на запросы по поводу всего происходившего ранее, я, вероятно, был бы поставлен в физическую невозможность дать ответы. Но в данном случае я решил ответить на запрос во всех его частях и вот почему. Мне кажется, что в запросе Думы главный интерес лежит не в обвинении отдельных лиц - отдельные должностные лица могут быть всегда обвинены, - тут нарекания на деятельность всего департамента полиции, на него непосредственно взводится обвинение в возбуждении одной части населения против другой, последствием чего было массовое убийство мирных граждан. Я нахожу, что новому министру необходимо разобраться в этом деле. Меня интересует не столько ответственность отдельных лиц, сколько степень пригодности опороченного орудия моей власти. Не предпослав этого объяснения, мне было бы трудно говорить о происшествиях настоящего. Поэтому остановлюсь сначала вкратце на инкриминируемой деятельности департамента полиции в минувшую зиму и оговариваюсь вперед, что недомолвок не допускаю и полуправды не признаю.
Только то правительство имеет право на существование, которое обладает зрелой государственной мыслью и твердой государственной волей. Мысль правительства, определенно выраженная в прочитанном мною заявлении от имени правительства, несомненно, затемнена последующими речами, вследствие этого я и попросил слова. Я обойду мимо те попреки, которые тут раздавались слева относительно акта 3 июня. Не мне, конечно, защищать право Государя спасать в минуты опасности вверенную Ему Богом державу (рукоплескания в центре и справа). Я не буду отвечать и на то обвинение, что мы живем в какой-то восточной деспотии. Мне кажется, что я уже ясно от имени правительства указал, что строй, в котором мы живем, - это строй представительный, дарованный самодержавным Монархом и, следовательно, обязательный для всех. Его верноподданных (рукоплескания в центре и справа).
Но я не могу, господа, не остановиться на нареканиях третьего характера, на обвинениях в том, что правительство стремится создать в России какое-то полицейское благополучие, что оно стремится сжать весь народ в тисках какого-то произвола и насилия. Это не так. Относительно того, что говорилось тут представителем Царства Польского, я скажу впоследствии. Покуда же скажу несколько слов о двух упреках, слышанных мною от последнего оратора: о том, что говорилось тут о судебной несменяемости, и о том, что я слышал о политической деятельности служащих. То, что сказано было относительно несменяемости судей, принято было тут за угрозу. Мне кажется, такого характера этому придавать нельзя. Мне кажется, что для всех прибывших сюда со всех сторон России ясно, что при теперешнем кризисе, который переживает Россия, судебный аппарат - иногда аппарат слишком тяжеловесный для того, чтобы вести ту борьбу, которая имеет, несомненно, и политический характер. Вспомните политические убийства, которые так красноречиво были описаны тут г. Розановым, нарисовавшим нам картину убийства всех свидетелей до последнего, до шестилетней девочки включительно, для того, чтобы у суда не было никакого элемента для вынесения обвинительного приговора. Нечего говорить о том, что суд действительно может находиться и сам под влиянием угроз, и при политическом хаосе, гипнозе он может иногда действовать и несвободно.
Не с угрозой, господа, не с угрозой мы шли сюда, а с открытым забралом заявили, что в тех случаях, когда на местах стоят люди не достаточно твердые, когда дело идет о спасении родины, тогда приходится прибегать к таким мерам, которые не входят в обиход жизни нормальной. Я упомянул тогда об одной из передовых стран - страна эта Франция, - где несменяемость судей была временно приостановлена, - этому нас учит история, ведь это факт. Тут говорили о политической деятельности служащих, говорили о том, что нужна беспартийность, что нельзя вносить партийность в эту деятельность. Я скажу, что правительство, сильное правительство должно на местах иметь исполнителей испытанных, которые являются его руками, его ушами, его глазами. И никогда ни одно правительство не совершит ни одной работы, не только репрессивной, но и созидательной, если не будет иметь в своих руках совершенный аппарат исполнительной власти.
Затем перейду к. дальнейшему.
Нас тут упрекали в том, что правительство желает в настоящее время обратить всю свою деятельность исключительно на репрессии, что оно не желает заняться работой созидательной, что оно не желает подложить фундамент права - то правовое основание, в котором несомненно нуждается в моменты созидания каждое государство и тем более в настоящую историческую минуту Россия. Мне кажется, что мысль правительства иная. Правительство, наряду с подавлением революции, задалось задачей поднять население до возможности на деле, в действительности воспользоваться дарованными ему благами. Пока крестьянин беден, пока он не обладает личною земельною собственностью, пока он находится насильно в тисках общины, он останется рабом, и никакой писаный закон не даст ему блага гражданской свободы. (Рукоплескания в центре и справа.) Для того, чтобы воспользоваться этими благами, ведь нужна известная, хотя бы самая малая доля состоятельности. Мне, господа, вспомнились слова нашего великого писателя Достоевского, что «деньги - это чеканенная свобода». Поэтому правительство не могло не идти навстречу, не могло не дать удовлетворения тому врожденному у каждого человека, поэтому и у нашего крестьянина, чувству личной собственности, столь же естественному, как чувство голода, как влечение к продолжению рода, как всякое другое природное свойство человека. Вот почему раньше всего и прежде всего правительство облегчает крестьянам переустройство их хозяйственного быта и улучшение его и желает из совокупности надельных земель и земель, приобретенных в правительственный фонд, создать источник личной собственности. Мелкий земельный собственник, несомненно, явится ядром будущей мелкой земской единицы; он, трудолюбивый, обладающий чувством собственного достоинства, внесет в деревню и культуру, и просвещение, и достаток.
Вот тогда, тогда только писаная свобода превратится и претворится в свободу настоящую, которая, конечно, слагается из гражданских вольностей и чувства государственности и патриотизма. (Рукоплескания в центре и справа. Возгласы «браво».) При этих условиях будет иметь успех идея местного суда, будет иметь успех и идея суда административного, который необходим как основа всякого успеха в местном управлении.
Тут говорилось о децентрализации. Представитель Царства Польского говорил о необходимости для правительства, особенно в теперешнюю минуту, черпать силу не в бюрократической централизации, а в том, чтобы привлечь местные силы к самоуправлению, с тем чтобы они заполнили тот пробел, который неизбежно скажется у центральной власти, опирающейся только на бюрократию. Прежде всего скажу, что против этого правительство возражать не будет, но должен заявить, что та сила самоуправления, на которую будет опираться правительство, должна быть всегда силой национальной. (Рукоплескания в центре и справа.) Нам говорилось о том, что в 1828 г. в Царстве Польском пропорционально было больше школ, чем в 1900 г. Я на это отвечу следующее: теперь, может быть, не только мало школ, но там нет даже высшего учебного заведения, и высшего учебного заведения там нет потому, что те граждане, которые только что назвали себя гражданами «второго разряда», не хотят пользоваться в высшей школе общегосударственным русским языком. (Бурные рукоплескания в центре и справа.)
Децентрализация может идти только от избытка сил. Могущественная Англия, конечно, дает всем составным частям своего государства весьма широкие права, но это от избытка сил; если же этой децентрализации требуют от нас в минуту слабости, когда ее хотят вырвать и вырвать вместе с такими корнями, которые должны связывать всю империю, вместе с теми нитями, которые должны скрепить центр с окраинами, тогда, конечно, правительство ответит: нет! (Бурные рукоплескания в центре и справа.) Станьте сначала на нашу точку зрения, признайте, что высшее благо - это быть русским гражданином, носите это звание так же высоко, как носили его когда-то римские граждане, тогда вы сами назовете себя гражданами первого разряда и получите все права. (Рукоплескания в центре и справа.)
Я хочу еще сказать, что все те реформы, все то, что только что правительство предложило вашему вниманию, ведь это не сочинено, мы ничего насильственно, механически не хотим внедрять в народное самосознание, все это глубоко национально. Как в России до Петра Великого, так и в послепетровской России местные силы всегда несли служебные государственные повинности. Ведь сословия и те никогда не брали примера с запада, не боролись с центральной властью, а всегда служили ее целям. Поэтому наши реформы, чтобы быть жизненными, должны черпать свою силу в этих русских национальных началах. Каковы они? В развитии земщины, в развитии, конечно, самоуправления, передачи ему части государственных обязанностей, государственного тягла и в создании на низах крепких людей земли, которые были бы связаны с государственной властью. Вот наш идеал местного самоуправления так же, как наш идеал наверху - это развитие дарованного Государем стране законодательного, нового представительного строя, который должен придать новую силу и новый блеск Царской Верховной власти.
Ведь Верховная власть является хранительницей идеи русского государства, она олицетворяет собой ее силу и цельность, и если быть России, то лишь при усилии всех сынов ее охранять, оберегать эту Власть, сковавшую Россию и оберегающую ее от распада. Самодержавие московских Царей не походит на самодержавие Петра, точно так же, как и самодержавие Петра не походит на самодержавие Екатерины Второй и Царя-Освободителя. Ведь русское государство росло, развивалось из своих собственных русских корней, и вместе с ним, конечно, видоизменялась и развивалась и Верховная Царская Власть. Нельзя к нашим русским корням, к нашему русскому стволу прикреплять какой-то чужой, чужестранный цветок. (Бурные рукоплескания в центре и справа.)
Пусть расцветет наш родной русский цвет, пусть он расцветет и развернется под влиянием взаимодействия Верховной Власти и дарованного Ею нового представительного строя. Вот, господа, зрело обдуманная правительственная мысль, которой воодушевлено правительство. Но чтобы осуществить мысль, несомненно нужна воля. Эту волю, господа, вы, конечно, найдете всецело в правительстве. Но этого недостаточно, недостаточно для того, чтобы упрочить новое государственное устройство. Для этого нужна другая воля, нужно усилие и с другой стороны. Их ждет Государь, их ждет страна. Дайте же ваш порыв, дайте вашу волю в сторону государственного строительства, не брезгуйте черной работой вместе с правительством. (Возгласы «браво» и рукоплескания в центре и справа.)
Я буду просить позволения не отвечать на другие слышанные тут попреки. Мне представляется, что, когда путник направляет свой путь по звездам, он не должен отвлекаться встречными попутными огнями. Поэтому я старался изложить только сущность, существо действий правительства и его намерений. Я думаю, что, превращая Думу в древний цирк, в зрелище для толпы, которая жаждет видеть борцов, ищущих, в свою очередь, соперников для того, чтобы доказать их ничтожество и бессилие, я думаю, что я совершил бы ошибку. Правительство должно избегать лишних слов, но есть слова, выражающие чувства, от которых в течение столетий усиленно бились сердца русских людей. Эти чувства, эти слова должны быть запечатлены в мыслях и отражаться в делах правителей. Слова эти: неуклонная приверженность к русским историческим началам (рукоплескания в центре и справа) в противовес беспочвенному социализму. Это желание, это страстное желание обновить, просветить и возвеличить родину, в противность тем людям, которые хотят ее распада, это, наконец, преданность не на жизнь, а на смерть Царю, олицетворяющему Россию. Вот, господа, все, что я хотел сказать сказал, что думал и как умел. (Бурные рукоплескания в центре и справа.)
- 10.
Господа члены Государственной думы!
Слушая раздававшиеся тут нарекания и обвинения против правительства, я
спрашивал себя, должен ли я, глава правительства, идти по пути словесного
спора, словесного поединка и давать только пищу новым речам в то время, как
страна с напряженным вниманием и вымученным нетерпением ждет от нас серой
повседневной работы, скрытый блеск которой может обнаружиться только со
временем. И конечно, не для пустого спора, не из боязни того, что
правительство назовут безответным, так же, как понапрасну называли его в
прошлой Думе "безответственным", выступаю я с разъяснением, но для того,
чтобы повторно и сугубо выяснить, в чем именно правительство будет черпать
руководящие начала своей деятельности, куда оно идет и куда ведет страну.
Только то правительство имеет право на существование, которое обладает
зрелой государственной мыслью и твердой государственной волей. Мысль
правительства, определенно выраженная в прочитанном мною заявлении от имени
правительства, несомненно, затемнена последующими речами, вследствие этого я
и попросил слова. Я обойду мимо те попреки, которые тут раздавались слева
минуты опасности вверенную Ему Богом державу (рукоплескания в центре и
справа). Я не буду отвечать и на то обвинение, что мы живем в какой-то
восточной деспотии. Мне кажется, что я уже ясно от имени правительства
указал, что строй, в котором мы живем, - это строй представительный,
дарованный самодержавным Монархом и, следовательно, обязательный для всех.
Его верноподданных (рукоплескания в центре и справа).
Но я не могу, господа, не остановиться на нареканиях третьего
характера, на обвинениях в том, что правительство стремится создать в России
какое-то полицейское благополучие, что оно стремится сжать весь народ в
тисках какого-то произвола и насилия. Это не так. Относительно того, что
говорилось тут представителем Царства Польского, я скажу впоследствии.
Покуда же скажу несколько слов о двух упреках, слышанных мною от по-
следнего оратора: о том, что говорилось тут о судебной несменяемости, и
о том, что я слышал о политической деятельности служащих. То, что сказано
было относительно несменяемости судей, принято было тут за угрозу. Мне
кажется, такого характера этому придавать нельзя. Мне кажется, что для всех
прибывших сюда со всех сторон России ясно, что при теперешнем кризисе,
который переживает Россия, судебный аппарат - иногда аппарат слишком
тяжеловесный для того, чтобы вести ту борьбу, которая имеет, несомненно, и
политический характер. Вспомните политические убийства, которые так
красноречиво были описаны тут г. Розановым *, нарисовавшим нам картину
убийства всех свидетелей до последнего, до шестилетней девочки включительно,
для того, чтобы у суда не было никакого элемента для вынесения
обвинительного приговора. Нечего говорить о том, что суд действительно может
находиться и сам под влиянием угроз, и при политическом хаосе, гипнозе он
может иногда действовать и несвободно.
Не с угрозой, господа, не с угрозой мы шли сюда, а с открытым забралом
заявили, что в тех случаях, когда на местах стоят люди не достаточно
твердые, когда дело идет о спасении родины, тогда приходится прибегать к
таким мерам, которые не входят в обиход жизни нормальной. Я упомянул тогда
об одной из передовых стран - страна эта Франция, - где несменяемость
судей была временно приостановлена, - этому нас учит история, ведь это
факт. Тут говорили о политической деятельности служащих, говорили о том, что
нужна беспартийность, что нельзя вносить партийность в эту деятельность. Я
скажу, что правительство, сильное правительство должно на местах иметь
исполнителей испытанных, которые являются его руками, его ушами, его
глазами. И никогда ни одно правительство не совершит ни одной работы, не
только репрессивной, но и созидательной, если не будет иметь в своих руках
совершенный аппарат исполнительной власти.
Затем перейду к. дальнейшему.
Нас тут упрекали в том, что правительство желает в настоящее время
обратить всю свою деятельность исключительно на репрессии, что оно не желает
заняться работой созидательной, что оно не желает подложить фундамент права
То правовое основание, в котором несомненно нуждается в моменты созидания
каждое государство и тем более в настоящую историческую минуту
Россия. Мне кажется, что мысль правительства иная. Правительство,
наряду с подавлением революции, задалось задачей поднять население до
возможности на деле, в действительности воспользоваться дарованными ему
благами. Пока крестьянин беден, пока он не обладает личною земельною
собственностью, пока он находится насильно в тисках общины, он останется
рабом, и никакой писаный закон не даст ему блага гражданской свободы.
(Рукоплескания в центре и справа.) Для того, чтобы воспользоваться этими
благами, ведь нужна известная, хотя бы самая малая доля состоятельности.
Мне, господа, вспомнились слова нашего великого писателя Достоевского, что
"деньги-это чеканенная свобода". Поэтому правительство не могло не идти
навстречу, не могло не дать удовлетворения тому врожденному у каждого
человека, поэтому и у нашего крестьянина, чувству личной собственности,
столь же естественному, как чувство голода, как влечение к продолжению рода,
как всякое другое природное свойство человека. Вот почему раньше всего и
прежде всего правительство облегчает крестьянам переустройство их
хозяйственного быта и улучшение его и желает из совокупности надельных
земель и земель, приобретенных в правительственный фонд, создать источник
личной собственности. Мелкий земельный собственник, несомненно, явится ядром
будущей мелкой земской единицы; он, трудолюбивый, обладающий чувством
собственного достоинства, внесет в деревню и культуру, и просвещение, и
достаток.
Вот тогда, тогда только писаная свобода превратится и претворится в
свободу настоящую, которая, конечно, слагается из гражданских вольностей и
чувства государственности и патриотизма. (Рукоплескания в центре и справа.
Возгласы "браво".) При этих условиях будет иметь успех идея местного суда,
будет иметь успех и идея суда административного, который необходим как
основа всякого успеха в местном управлении.
Тут говорилось о децентрализации. Представитель Царства Польского
говорил о необходимости для правительства, особенно в теперешнюю минуту,
черпать силу не в бюрократической централизации, а в том, чтобы привлечь
местные силы к самоуправлению, с тем чтобы они заполнили тот пробел, который
неизбежно скажется у центральной власти, опирающейся только на бюрократию.
Прежде всего скажу, что против этого правительство возражать не будет, но
должен заявить, что та сила са-
моуправления, на которую будет опираться правительство, должна быть
всегда силой национальной. (Рукоплескания в центре и справа.) Нам говорилось
о том, что в 1828 г. в Царстве Польском пропорционально было больше школ,
чем в 1900 г. Я на это отвечу следующее: теперь, может быть, не только мало
школ, но там нет даже высшего учебного заведения, и высшего учебного
заведения там нет потому, что те граждане, которые только что назвали себя
гражданами "второго разряда", не хотят пользоваться в высшей школе
общегосударственным русским языком. (Бурные рукоплескания в центре и
Децентрализация может идти только от избытка сил. Могущественная
Англия, конечно, дает всем составным частям своего государства весьма
широкие права, но это от избытка сил; если же этой децентрализации требуют
от нас в минуту слабости, когда ее хотят вырвать и вырвать вместе с такими
корнями, которые должны связывать всю империю, вместе с теми нитями, которые
должны скрепить центр с окраинами, тогда, конечно, правительство ответит:
нет! (Бурные рукоплескания в центре и справа.) Станьте сначала на нашу точку
зрения, признайте, что высшее благо - это быть русским гражданином, носите
это звание так же высоко, как носили его когда-то римские граждане, тогда вы
сами назовете себя гражданами первого разряда и получите все права.
(Рукоплескания в центре и справа.)
Я хочу еще сказать, что все те реформы, все то, что только что
правительство предложило вашему вниманию, ведь это не сочинено, мы ничего
насильственно, механически не хотим внедрять в народное самосознание, все
это глубоко национально. Как в России до Петра Великого, так и в
послепетровской России местные силы всегда несли служебные государственные
повинности. Ведь сословия и те никогда не брали примера с запада, не
боролись с центральной властью, а всегда служили ее целям. Поэтому наши
реформы, чтобы быть жизненными, должны черпать свою силу в этих русских
национальных началах. Каковы они? В развитии земщины, в развитии, конечно,
самоуправления, передачи ему части государственных обязанностей,
государственного тягла и в создании на низах крепких людей земли, которые
были бы связаны с государственной властью. Вот наш идеал местного
самоуправления так же, как наш идеал наверху - это развитие дарованного
Государем стране за-
конодательного, нового представительного строя, который должен придать
новую силу и новый блеск Царской Верховной власти.
Ведь Верховная власть является хранительницей идеи русского
государства, она олицетворяет собой ее силу и цельность, и если быть России,
то лишь при усилии всех сынов ее охранять, оберегать эту Власть, сковавшую
Россию и оберегающую ее от распада. Самодержавие московских Царей не походит
на самодержавие Петра, точно так же, как и самодержавие Петра не походит на
самодержавие Екатерины Второй и Царя-Освободителя. Ведь русское государство
росло, развивалось из своих собственных русских корней, и вместе с ним,
конечно, видоизменялась и развивалась и Верховная Царская Власть. Нельзя к
нашим русским корням, к нашему русскому стволу прикреплять какой-то чужой,
чужестранный цветок. (Бурные рукоплескания в центре и справа.)
Пусть расцветет наш родной русский цвет, пусть он расцветет и
развернется под влиянием взаимодействия Верховной Власти и дарованного Ею
нового представительного строя. Вот, господа, зрело обдуманная
правительственная мысль, которой воодушевлено правительство. Но чтобы
осуществить мысль, несомненно нужна воля. Эту волю, господа, вы, конечно,
найдете всецело в правительстве. Но этого недостаточно, недостаточно для
того, чтобы упрочить новое государственное устройство. Для этого нужна
другая воля, нужно усилие и с другой стороны. Их ждет Государь, их ждет
страна. Дайте же ваш порыв, дайте вашу волю в сторону государственного
строительства, не брезгуйте черной работой вместе с правительством.
(Возгласы "браво" и рукоплескания в центре и справа.)
Я буду просить позволения не отвечать на другие слышанные тут попреки.
Мне представляется, что, когда путник направляет свой путь по звездам, он не
должен отвлекаться встречными попутными огнями. Поэтому я старался изложить
только сущность, существо действий правительства и его намерений. Я думаю,
что, превращая Думу в древний цирк, в зрелище для толпы, которая жаждет
видеть борцов, ищущих, в свою очередь, соперников для того, чтобы доказать
их ничтожество и бессилие, я думаю, что я совершил бы ошибку. Правительство
должно избегать лишних слов, но есть слова, выражающие чувства, от которых в
течение столетий усиленно бились сердца русских людей. Эти чувства, эти
должны быть запечатлены в мыслях и отражаться в делах правителей. Слова
эти: неуклонная приверженность к русским историческим началам (рукоплескания
в центре и справа) в противовес беспочвенному социализму. Это желание, это
страстное желание обновить, просветить и возвеличить родину, в противность
тем людям, которые хотят ее распада, это, наконец, преданность не на жизнь,
а на смерть Царю, олицетворяющему Россию. Вот, господа, все, что я хотел
сказать Сказал, что думал и как умел. (Бурные рукоплескания в центре и
Приложение 3
Сообщение корреспондента "Нового времени" о заседании Государственной
Началось все тихо и довольно мирно: г. Милюков, говоривший первым, хотя
и старался "насолить" правительству и правым *, но это ему, по обыкновению,
не удавалось, и "глава" кадетской партии снова сбивался на мелочи, опять
перелистывал и перечитывал какие-то документы вроде постановлений дворянских
съездов и организаций и, забывая главное - правительственную декларацию,
моментами нагонял изрядную скуку.
Комичным и скучным был кавказец Сагателян *, ломившийся, по примеру
своих достойных предшественников - Рамишвили, Джапаридзе * и пр. в открытую
дверь и желавший подтвердить истину "что есть, то есть, а чего нет - того
нет". ...Достаточно снотворным был на этот раз и неугомонный г. Пуришкевич
*, не ограничившийся несколькими здравыми замечаниями и желавший во что бы
то ни стало выложить весь багаж своих познаний и по русской литературе, и по
истории Польши и Австрии. Оратор приводил даже синодики польских писателей и
журналистов и требовал репрессии для печати, занимающейся натравливанием
одной части населения на другую, забывая при этом "Русское знамя".
Все это было мало интересно, многое уже высказано раньше, и такие речи
начинали утомлять, тем более что предстояло еще выслушать чуть не семьдесят
ораторов.
После небольшого перерыва на трибуну поднялся г. Родичев. Он начал с
повторений доводов г. Маклако-ва, перешел на гражданские мотивы о
патриотизме, национализме и закончил защитой польских интересов. Слова
оратора: "Мы, любящие свое отечество... мы, защищающие порядок..." -
вызывали смех на скамьях крайних правых, и оттуда в ответ часто слышались
напоминания о выборгском воззвании.
Выкрики с мест, не прекращавшиеся несмотря на неоднократные замечания
председателя, видимо, еще сильнее взвинчивали г. Родичева; он становился все
более и более резким, терял самообладание, злоупотреблял жестикуляцией - и,
не находя подходящих выражений, выбрасывал неудачные афоризмы.
Когда г. Родичев, вспоминая выражение Пуришкеви-ча о "муравьевском
воротнике", сказал *, что потомки его
назовут это "столыпинским галстуком ", зал в одно мгновение
преобразился. Казалось, что по скамьям прошел электрический ток. Депутаты
бежали со своих мест, кричали, стучали пюпитрами; возгласы и выражения
негодования сливались в невероятный шум, за которым почти не слышно было ни
наполнился депутатами, а сидевшие позади оказались в первых рядах.
Долой, вон, долой!..
Не расстались со своим Выборгом! * Выгнать его,
немедленно вон!..
Нечестно, подло!.. Вы оскорбили представителя Го
Мерзко, недостойно члена Думы, недостойно высо
кого собрания...
Крики неслись со всех сторон. Октябристы, умеренные, правые - все
столпились около трибуны, к которой тянулись десятки рук, и казалось, что
зарвавшегося, забывшегося г. Родичева моментально силою стащат с трибуны.
Несколько человек уже стояло за пюпитрами секретарей, а г. Пуришкевич
порывался бросить в г. Родичева стаканом.
Н. А. Хомяков начал было звонить *, но, когда увидел, до какой степени
разгорелись страсти, покинул трибуну и прервал заседание. За председателем
удалились и остальные члены президиума.
Взволнованный, бледный П. А. Столыпин при первых же криках встал со
своего места и, окруженный министрами, вышел из зала почти одновременно с Н.
А. Хомяковым. За председателем Совета министров тотчас же поспешило
несколько депутатов. Родичев все еще стоял на трибуне, краснел, бледнел,
пробовал что-то говорить и затем будто замер, видя, что его выходкой
возмущена почти вся Дума, за исключением, может быть, небольшой кучки лиц.
Наконец сквозь ряды депутатов к кафедре протискивается высокий старик,
кадет г. Покровский *, и прикрывает руками г. Родичева, который при
несмолкавших криках: "вон", "долой", "вон" - спускается к своему месту и
затем, окруженный кадетами, выходит в Екатерининский зал.
Едва трибуна освободилась, на нее вбегает г. Крупенский, стучит кулаком
и переругивается с левыми.
Г. Шульгин старается увести не в меру разгорячившегося депутата *.
По фракциям, по фракциям! - раздаются возгла
сы, и депутаты с шумом покидают зал.
Два года не дают работать...
Оставались бы себе в Выборге, коли не отучились
ругаться...
С первых шагов снова делают скандалы...
взволнованы и удручены скандальной выходкой и сыпали по адресу кадетов
весьма нелестные замечания.
Сами кадеты только разводили руками и почти не находили оправданий для
непонятного выступления своего лидера... Он не обобщал, а говорил лишь о
потомках г. Пуришкевича - только и могли сказать кадеты, видимо крайне
недовольные скандальным инцидентом.
Во время перерыва правые, умеренные и октябристы в своих фракционных
заседаниях приходят к одинаковому решению - применить высшую меру наказания
и исключить Родичева на пятнадцать заседаний.
Н. А. Хомяков, не желая допустить никаких прений, предвосхищает это, и
исключает г. Родичева на 15 заседаний.
Н. А. Хомяков перед этим с большим достоинством напоминает, что в руках
депутатов священный сосуд, неприкосновенность которого каждый должен
хранить, как самого себя.
Г. Родичев в большом смущении произносит свои извинения и просит верить
в их искренность. Позднее раскаяние хотя и смягчает вину, но прискорбного,
непозволительного факта не изменяет. Если его и могло что сгладить, то разве
те бурные овации, которые Дума под конец устраивает П. А. Столыпину,
оставшемуся на свеем месте до конца заседания.
Выходка г. Родичева произвела на всех депутатов тягостное впечатление.
К чему это? Чем это объяснить? - спрашивали
со всех сторон.
Какое недостойное, возмутительное оскорбление!..
Депутаты волновались, не могли скрыть негодования,
не находили оправданий, разводили руками и пеняли, главное, на то, что
снова Думе ставятся препятствия при первых ее шагах.
И зачем только они все это говорят? - недоуме
вали крестьяне. Зачем г. Милюков и г. Пуришкевич по
целому часу говорили - что, от этого мужицкий хлеб
станет белее, что ли? Школы сами настроятся, разбои и
грабежи прекратятся?..
Они хотят в Думу эти пожары перенести...
Много ли на пятнадцать заседаний!.. Я бы для острастки на всю сессию
исключил, - разошелся какой-то депутат, недовольный, что в наказе нет
высшей меры наказания.
Во время перерыва стало известно, что председатель Совета министров,
взволнованный неожиданным оскорблением, потребовал от г. Родичева
удовлетворения.
В комнату председателя Думы Н. А. Хомякова явились двое министров, г.
Харитонов, и г. Кауфман *, и просили передать об этом г. Родичеву, который и
не заставил себя ждать. Извинение происходило в присутствии министров, Н. А.
Хомякова и саратовского депутата II. Н. Львова*.
Г. Родичев признавался, что он совершенно не имел в виду оскорбить
главу кабинета, что он искренне раскаивается в своих выражениях, которые не
так были поняты, и просит его извинить.
Я вас прощаю, - сказал П. А. Столыпин, и объ
яснение было окончено*.
П. А. Столыпин, как передают, был при этом крайне взволнован, а г.
Родичев казался совершенно подавленным.
Известие о том, что председатель Совета министров принял извинение,
быстро облетело залы и внесло первое успокоение.
Сообщение "С-Петербургского телеграфного агентства"
1908 г. в вечернем заседании Комиссии
по государственной обороне
Убеждать людей трудно, переубедить почти невозможно. Ваше решение уже
готово. Мнения членов комиссии разделяются на две категории. Часть членов
находит свободный линейный флот России совершенно ненужным: Россия - не
морская Держава, ей нужны только оборонительные береговые сооружения; Россию
можно защищать без флота. Могу понять эту точку зре-
ния, но мысли этой не разделяю, ибо если не будет флота, то придется
отойти в глубь страны. Но понимаю, что, становясь на эту точку зрения, нужно
отказать в средствах на постройку флота.
Другая часть членов полагает, что России нужен большой, свободный,
линейный флот. Для отказа от этой мысли должны быть действительные, высокие
подготовленность морского ведомства и отсутствие строго выработанной
судостроительной программы. Мысль ясна: денег на флот не нужно, ибо они
будут брошены в воду. Лозунг комиссии - ждать. Мне кажется, члены комиссии
думали, что правительство может присоединиться к этому мнению: ведь
правительству во флоте не отказывают, флот будет, но надо обождать. Если
согласиться с посылкой комиссии, то нужно согласиться и с выводами. Не могу
усиленно не возражать против этих посылок. Мысль о реформе морского
ведомства давно глубоко сознана правительством. Не только задумана реформа,
но и близка к осуществлению. Ей глубоко сочувствует Государь Император.
Накануне этих реформ ведомству говорят: "Нужно подождать". Это - не стимул
для новой воодушевленной работы. Все сразу реформировать нельзя. От
осуществления этих реформ нас отделяют, быть может, не месяцы, а недели, и
нецелесообразно лишать в этот момент ведомство энергии и говорить, что не
нужно работать.
По поводу отсутствия планомерной программы воссоздания флота в прошлый
раз я уже докладывал, что Государь Император повелел своему правительству,
то есть объединенному Совету министров, согласовать все действия отдельных
ведомств, ведущие к обороне государства. Этим повелением Государя работа
правительства влита в другое русло. Когда сводится громадная работа, когда
она еще не доведена до конца по своей громадности, нам говорят: "Нужно
подождать".
В слове "подождать" нет разногласия между комиссией и правительством,
покуда план, о котором я говорил, не облекся в реальную форму. Тут
говорилось, что план морского ведомства должен быть внесен на
законодательное утверждение. Должен сделать оговорку: устройство армии и
флота - прерогатива Государя Императора; поэтому правительство в финансовом
смысле будет делиться с законодательными учреждениями плодами своей работы,
но детальный план и стратегическое
его исполнение в законодательное учреждение допущены быть не могут, ибо
это результат решения и воли одного лица - Государя Императора.
Возвращаясь к посылке, что "нужно ждать", я говорю, что правительство
держится того же мнения. Но ждать надо умело, ждать так, чтобы не убить
жизнеспособности флота, не лишать флот возможности осуществить скромную
будущий флот.
Как обучить личный состав, не имея ни одной цельной эскадры, не имея
судов нового типа, которые строит весь мир? Остановка предлагаемая вами,
обратит наш флот в коллекцию старой посуды. На этой старой посуде вы хотите
заставить плавать людей талантливых и способных. Этим вы убьете дух, до сих
пор живой во флоте. Вот почему правительство предложило свою сокращенную
временную программу, дающую нам пока одну эскадру, правда, смешанного типа.
С другой стороны, я не слышал еще обстоятельного ответа относительно
заводов морского ведомства. Я говорю о массе знаний и опыта, накопленных в
этих заводах. Я говорю о национальном судостроении. И я с положительностью
удостоверяю, что из 5 заводов морского ведомства 4 приспособлены для
постройки больших судов и брони. Переделать эти заводы для постройки малых
судов стоит больших денег, которых вы нам не дадите, да и какую массу
миноносцев пришлось бы построить, чтобы занять все эти заводы. Держать же
эти заводы закрытыми - роскошь слишком большая для небогатого государства,
так как сохранение их оборудования и главных технических сил будет стоить
около 2 миллионов в год. Итак, вследствие остановки судостроения остановятся
заводы. В этом деле ждать нельзя. Заводам нужно дать некоторую работу. Если
вы этой работы не дадите, то вы уничтожите не только флот настоящий, но и
будущий русский флот. Это надо знать, на это надо идти сознательно.
Говорят, остановка будет только на один год. Этому я не верю. Если вы
не ассигнуете денег, то сделаете остановку на много лет. Идеалы постройки
нового русского флота так разнообразны, что о них не сговориться не только
ко внесению сметы на будущий год, но и многие еще годы.
Дело специального судостроения не может решаться в большой коллегии.
Тут нужна вера, доверие к ведом-
ству, к лицам, стоящим во главе ведомства. К сожалению, на это
ведомство обрушивается весь одиум прошедшего. Это ведомство и в прессе
называется "цусимским ведомством". Ему и теперь делаются упреки в прошлом.
Думаю, при таких условиях флот никогда не будет построен. Раз ведомство идет
к переустройству, раз оно идет искренно, с глубоким воодушевлением, то
заграждать ему дорогу, мешать ему действовать, не давая материальных сил, -
большая ошибка. Вы навеки угашаете царящие в ведомстве воодушевление и живой
По поводу несогласованности наших судостроительных предположений должен
сказать, что это не совсем так. Вследствие нового повеления Государя
Императора о сосредоточении реального создания обороны государства и
проведения ее в жизнь, в Совете министров идет по этому поводу общая
планомерная большая работа, внутренний же смысл принятой ныне сокращенной
программы объяснен мною в предыдущем заседании.
Должен при этом заметить, что Комитет государственной обороны не
отрицал никогда вывода, к которому пришла и редакционная подкомиссия, о том,
что свободная линейная эскадра Государству необходима.
В конце концов, я, конечно, чувствую себя в положении защитника лица,
уже вперед приговоренного. Если я все-таки взял на себя эту тяжелую задачу,
то потому, что я не являюсь защитником, кем-либо назначенным, а защитником
по велению совести, и потому, что судьи, которые здесь присутствуют, не
враги флота и не с ненавистью, а со скорбью смотрят на наш приспущенный
Андреевский флаг. Долг моей совести сказать вам, что после того, как вы
откажете в деньгах на флот, Россия выйдет в международном положении
преуменьшенной. Удар, нанесенный вами, не будет ударом дубинки Петра
Великого, ударом его дубинки-подгонялки. Вашим ударом вы вышибете из рук
морского ведомства, из рук рабочего самое орудие труда, вы вышибете дух
Наконец, решение ваше для правительства, которому поведено создать план
обороны государства, которое надрывается над этой работой, будет равносильно
изъятию из создаваемого им здания одного из краеугольных;, одного из самых
важных камней. Я мог бы закончить, но я хотел бы, чтобы вы хорошо поняли,
что я сказал все это не для того, чтобы создать с вами конфликт.
Решение ваше свободно. Но не могу не повторить, что это решение, этот
отказ будет остановкой, шагом назад
в разрешении задачи, которая проводилась государством в продолжении
многих лет. При теперешнем мировом состязании народов такая остановка
гибельна. Страны, которым наносились сильные удары, показывали живучесть
только тогда, когда брались с большой энергией и охотой за дело своего
обновления. Эта остановка кажется мне даже опасной. Опасна она потому, что в
свойстве нашего русского характера есть известного рода наклонность к
промедлению. Я согласен с членом Думы Марковым, что мы пришли сюда не для
красноречивых фраз. Никаких пышных фраз я произносить и не желаю, но в
данную минуту мне припоминаются слова, сказанные создателем русского флота,
все тем же Петром Великим, при котором впервые застучал топор русского
строителя на русских верфях. Эти слова нам нужно надолго запомнить. Вот они:
"Промедление времени - смерти безвозвратной подобно".
Ваши высокопревосходительства и милостивые государи! С особым теплым
чувством, не только в качестве главы ведомства - министра внутренних дел,
но и как деятель крестьянских учреждений, как бывший председателем съезда
мировых посредников, знающий и сознающий всю громадную важность работы этих
учреждений, приветствую я в сегодняшний день земский отдел.
государственные учреждения, сознающие это и дорожащие связью с прошлым и
преданиями, которые придают этим установлениям историческую ценность. В этом
отношении земский отдел особенно счастлив.
Отдел зародился в атмосфере великодушных чувств и в минуту яркого
поднятия народного самосознания. В нем живы воспоминания величайшей реформы
минувшего столетия, в его рядах служили сподвижники великих деятелей
освобождения крестьян. Казалось, данный тою эпохой импульс к усиленной
работе отразился на всей дальнейшей деятельности отдела. Действительно,
нельзя не признать громадным труд отдела по устройству на необъятном
пространстве России быта различных разрядов сельских обывателей, по
В течение пятидесятилетия деятельная инициатива земского отдела не
ослабевала, но к концу его, на пороге нового полустолетия, потребовалось
вновь напряжение всех его сил для новой громадной работы. Вновь, как 50 лет
тому назад, Царь обратил свои взоры к русскому крестьянству, и внук
Царя-Освободителя решил укрепить земельное положение раскрепощенного от
рабства крестьянства. И вот, как в прежнее время, закипела работа в земском
возможность крестьянину осуществить, наконец, обещанное еще при освобождении
право стать хозяином, собственником своей земли там, где общинный строй уже
отжил, и кроме того - разрабатывается широкий план упорядочения всего
местного управления.
Наряду с этим земский отдел участвует в работах по землеустройству и
посылает лучшие свои силы на места для упорядочения этого нового дела. Не
могу при этом не удостоверить, что и в глухой провинции, вдали от центра,
чины крестьянских учреждений прониклись всецело великодушными указаниями
Царя, воодушевлены идеею крестьянского устройства и работают с верою в успех
своего дела. Дело это в зачатке, сопоставлять его с блестяще завершенным
делом освобождения крестьян никто не посмеет, но да не будет дерзостью, а
лишь проявлением глубокой веры в будущность России - воспоминание о том,
что и в 1861 году наша Родина только что вышла из тяжелого испытания и,
путем внутренней работы, подъема лучших своих чувств и сил, обновилась и
поднялась на невиданную дотоле высоту.
Будем же верить, что и в наши дни земский отдел сослужит Государю
ожидаемую от него службу и внесет в общегосударственную работу свою долю
воодушевленного труда.
Память о сегодняшнем дне увековечена будет в земском отделе актом
заботливости о наименее обеспеченных его чинах, канцелярских чиновниках,
служителях и низших служащих, для которых образуется из государственных
средств особый неприкосновенный благотворительный фонд в 5 тысяч рублей.
Позвольте закончить мое краткое слово предложением обратиться в этот
памятный для нас день к тому, кто руководит судьбами России и державною
рукою направляет
ее на путь величия и славы. Я предлагаю послать Его Величеству
нижеследующую телеграмму: Его Императорскому Величеству Государю Императору.
Служащие и ранее служившие чины земского отдела, учрежденного волею в Бозе
почивающего Деда Вашего Императорского Величества в целях исполнения работ
по освобождению крестьян от крепостной зависимости, празднуя сегодня
пятидесятилетие со дня основания и с благоговейною гордостью вспоминая
деятельное участие славных предшественников своих в великом подвиге
Царя-Освободителя, повергают к стопам Вашего Императорского Величества
выражение верноподданнических чувств и готовность посвятить все силы свои
беззаветному служению Самодержцу Всероссийскому на благо дорогой Родины.
Господа члены Государственной думы!
Время, протекшее со времени внесения в Государственную думу запроса о
незакономерном применении правительством статьи 87 Основных законов,
закрепило ходячее мнение о причинах, руководивших действиями правительства в
этом деле, и придало им в глазах многих характер совершенной бесспорности.
Моя задача - противопоставить этим суждениям совершенно откровенное
изложение всего хода взволновавшего вас дела и, насколько возможно, полное и
точное разъяснение побудительных причин, вынудивших правительство прибегнуть
в данном случае к неожиданной и чрезвычайной мере.
Понятно, что речь моя, какой бы летописный характер она ни носила, все
же ввиду сложившегося в различных политических кругах понимания
правительственной политики будет восприниматься с некоторой неприязнью моими
слушателями. Это первое и большое затруднение, с которым мне придется
для меня обстоятельство то, что мне приходится отвечать Государственной думе
после того, как мною уже даны разъяснения по тому же предмету
Государственному совету * как стороне, наиболее заинтересованной в этом
деле. А так как доводы правительства уже значительно исчерпаны, то мне не
избежать некоторых повторений, хотя повторить я постараюсь лишь то, что,
может быть, повторять и небесполезно. Повторения эти будут касаться, главным
образом, формальной стороны дела, несмотря на то что я огораживаться
формальным правом не намерен. Но обойти эту сторону вопроса я не могу, так
как мне в дальнейшем изложении придется опираться как на установленный факт
на то, что в данном случае при других необходимых условиях не было со
стороны правительства ни нарушения, ни обхода закона. Это необходимо мне и
для более ясного освещения статьи 87, значение которой определяет права
Короны и не может быть умалено без создания нежелательного прецедента.
Какие же формальные права присущи нашим законодательным учреждениям?
Государственная дума, так же как и Государственный
совет, вправе, конечно, предъявлять правительству запросы из области
управления, но весьма сомнительно, чтобы эти же учреждения вправе были
запрашивать правительство по предметам свойства законодательного, хотя бы
законодательные функции временно осуществлялись через Совет министров. Права
наших палат в этом отношении твердо и ясно выражены в самом законе. Они
заключаются в праве последующего обсуждения временных законов и отказа в
последующей им санкции. Все возражения по этому поводу основаны, по моему
мнению, на смешении двух понятий, двух моментов: права палат после того, как
закон уже внесен в законодательные учреждения, и права палат предварительно
контролировать формальную закономерность правительственного акта до этого.
Первое право - право отвергнуть закон по всевозможным мотивам и даже
без всяких мотивов - совершенно бесспорно, а второго права просто не
существует, оно представляло бы из себя юридический нонсенс. Первым
обширнейшим полномочием поглощается право запроса; им определяются права
законодательных палат, которые не могут стать цензором формальной
правильности акта Верховной власти. Я знаю в практике западных государств
случаи отклонения временных законов, проведенных в чрезвычайном порядке, но
я не знаю случаев запроса о незакономерности таких актов, так как
субъективная оценка и момента чрезвычайности, и момента целесообразности
принадлежит во всяком случае не палатам. Это логично и понятно:
законодательные учреждения не могут сделаться судьей закономерности
законодательного акта другого учреждения. Обязанность эта по нашим законам
принадлежит исключительно Правительствующему сенату, который не имеет права
Точно так же законодательные учреждения вправе запрашивать и
председателя Совета министров, и отдельных министров, и главноуправляющих о
незакономерных их действиях, но едва ли они вправе запрашивать о том же
Совет министров как учреждение, не подчиненное Правительствующему сенату, в
котором, когда Ему это благоугодно, председательствует Его Императорское
Величество. Единственный раз, когда мне был предъявлен запрос о
незакономерных действиях Совета министров как учреждения, а именно по
этого запроса не соответствует природе запросного права.
Предъявленный в настоящее время Государственной думой запрос составлен
с формальной стороны более осторожно, чем запрос Государственного совета,
так как в нем отсутствует один довод, который лег в основу запроса Совета.
Но довода этого касались во время прений о принятии запроса некоторые
ораторы, и поэтому мне в двух-трех словах придется коснуться и его. Я
подразумеваю опорочение права Верховной власти применять статью 87 при
чрезвычайных обстоятельствах, возникших до роспуска палат. Но это право
неопровержимо, оно зиждется, основано на жизненных условиях, и как бы наши
жизненные и наши законодательные условия ни были различны от таких же
условий в западных государствах, но и там, на западе, это право понимается
обращения к указанному праву во время перерыва занятий палат, вызванного
действиями самих палат. Всякое другое толкование этого права неприемлемо,
оно нарушало бы смысл и разум закона, оно сводило бы и право Монарха
применять чрезвычайные указы на нет.
Чтобы покончить с формальной стороной вопроса, я отмечу еще по поводу
указного права, как права чисто политического, что и в Западной Европе не
существует норм, так сказать, конституционного его применения. Если вы не
хотите обратиться к примеру Австрии, то возьмите пример Пруссии. Все
чрезвычайные указы, изданные за последнее полстолетие в порядке параграфа 63
прусской конституции, подвергались оспариванию в прусских палатах, и хотя
большинство из них были в конце концов приняты палатами, но многие из них
вызывали сильные сомнения, как, например, касавшиеся натуральных
повинностей, нового обложения, таможенных сборов и т. д. То, что пытаются
представить у нас нарушением законов, незакономерностью, и в Пруссии, и в
Австрии никогда не признавалось нарушением конституции.
Но если формальная сторона этого дела настолько безукоризненна, то чем
же объяснить, господа, тот шум, который поднялся вокруг последних действий
правительства: возбуждение в политических кругах, негодование одних,
недоумение других? Конечно, наивно было бы со стороны правительства
объяснять это непременным желанием сделать ему во что бы то ни стало
неприятность. Несомненно, причины лежат гораздо глубже; чтобы ис-
черпать вопросы до дна, надо обратиться к ним, и я попытаюсь совершенно
спокойно и беспристрастно разобраться в происшедшем, но, ввиду только что
высказанных мною соображений, я в дальнейших своих объяснениях буду
опираться не на статью 58 Учреждения Государственной думы, а на статью 40 и
просто, добросовестно, насколько это мне доступно, изложу вам сведения по
делу, которое, согласно этой статье 40, будет в будущем подлежать вашему
рассмотрению. Я считаю это совершенно необходимым, так как Государственная
дума не судебное учреждение, разрешающее уже законченный, совершившийся
факт, анатомирующее мертвое тело; Государственная дума имеет дело с
событиями длящимися, с жизнью страны, а жизненные явления требуют
объяснения.
В дальнейшем мне, к сожалению, придется подчеркивать пункты и поводы к
разногласию между мыслью, заложенной в основании запроса Государственной
думы, и мыслью правительственной. Но ранее этого я мимоходом отмечу одно
положение, которое не вызывает и не вызовет между нами разногласий.
Правительство точно так же, как и Дума, понимает и признает применимость
статьи 87 только в самых исключительных обстоятельствах, и статью эту оно не
разногласий, о которых я только что упомянул, особенно тех, которые ведут в
конце концов к применению чрезвычайных мер, то я охотно признаю, что всякое
правительство должно их предвидеть и должно сообразовать свои действия с
ожидаемыми последствиями.
Gouverner - c"est prevoir - говаривала еще Великая Екатерина, и,
конечно, правительство, действующее не в безвоздушном пространстве, должно
было знать, что придет час и оно столкнется с двумя самостоятельными
духовными мирами - Государственной думой и Государственным советом. Но так
как эти два духовных мира весьма между собой различны, то люди, искушенные
опытом, находили, находят и теперь, что правительство должно было мириться с
политикой, скажем, некоторого оппортунизма, с политикой сведения на нет всех
крупных, более острых вопросов, между прочим и рассматриваемого нами теперь,
с политикой, так сказать, защитного цвета. Эта политика, конечно, не может
вести страну ни к чему большому, во она не приводит и к конфликтам. Очевидно
во всяком случае, что ключ к разъяснению
возникшего недоразумения - в оценке и сопоставлении психологии
Государственного совета, Государственной думы и правительства, а в
правильности их анализа и заключается разъяснение, требуемое от меня
Государственной думой.
Психологию Государственного совета предвидеть было не трудно.
Законопроекту правительства, внесенному в Государственный совет, придавалось
уже заранее значение неудачной затеи, и, конечно, трудно было ждать от
Государственного совета отождествления его же отказа в принятии этого закона
с чрезвычайным обстоятельством. Признавая правительство по-прежнему лишь
высшим административным местом, не считая его политическим фактом,
Государственный совет должен был увидеть и увидел в совершившемся лишь
борьбу между двумя началами - началом административным и началом
законодательным, а в действиях правительства усмотрел лишь ущерб, нанесенный
второму началу, законодательному, высшей правящей бюрократией.
Психология Государственной думы несколько сложнее, так как авторы
запроса приписывают правительству нечто другое, и значительно худшее. Я,
конечно, не касаюсь и не буду впредь касаться личных против меня нападок,
личных выпадов; я остановлюсь на более существенной аргументации:
правительство, господа, попросту заподозрено в том, что, пренебрегая всеми
законами, даже и Основными, желает править страной по собственному
легче этого достигнуть, желает приобщить к этому законоубийственному делу и
поэтому отношение правительства к Государственной думе понималось тут как
яркая провокация или, как оратор Государственной думы более мягко выражался,
придавалось значение искушения, введения в соблазн Государственной думы с
целью поссорить се с Государственным советом, с целью уронить авторитет
Государственной думы и воскресить эру административного засилья. (Шум слева;
звонок председателя.)
Кроме этого, в попутных замечаниях обращает на себя внимание еще упрек
в крайнем искажении смысла статьи 87 путем создания искусственного перерыва
и обвинение правительства в нарушении избирательного закона. Вот
приблизительно что думали, чувствовали и выражали авторы запроса
Государственной думы. Мне, конечно, придется дольше остановиться на этих
мыслях, но раньше я попытаюсь отстранить одно привходящее обвинение, на
которое я только что сослался; попрек в нарушении избирательного закона. Я
касается этого вопроса; наоборот, если в указе была бы сделана оговорка о
сохранении прежнего порядка выборов, то этим самым были бы изменены правила
выборов в Государственный совет и нарушена была бы статья 87 Основных
законов. Конечно, несомненно, с введением в западной России земства отпадает
определяет себя как меру временную, подлежащую уничтожению при наступлении
известных обстоятельств, ожидаемых законодателем.
Само собой, что полномочия нынешних членов Государственного совета
остаются в силе и с введением земства до окончания срока их выбора, а за это
время, очевидно, выяснится, окончательно определится судьба временной меры,
проведенной в порядке статьи 87.
Покончив с этим эпизодическим обстоятельством, я возвращаюсь к
основному вопросу. Из суждений господ членов Государственной думы ясно, что
корень вопроса, то есть отклонение законопроекта о западном земстве, до
настоящего времени не рассматривался Думой как нечто необычайное, как
обстоятельство чрезвычайное. Если видели нечто чрезвычайное в последних
событиях, то исключительно только в наружном, бьющем, бросающемся в глаза
действии правительства, то есть в способе, а не в причине. Словом,
решительность меры затмила ее цель, и чрезвычайность была признана не в
существе вопроса, а лишь в применении статьи 87 как в доказательстве
возвращения к худшему, что ли, из абсолютиз-мов - к абсолютизму зарвавшихся
корень вопроса в исключительности политического момента и статью 87 понимало
лишь как совершенно, конечно, исключительное средство, но как законный
способ выйти из ненормального положения.
Чтобы понять не только действия, но и побуждения правительства, надо
исходить из предположения, что политические обстоятельства сложились не
совсем обыденным образом. Припомним же, господа, положение го-
сударственных дел до мартовских событий. Всем известен, всем памятен
установившийся, почти узаконенный наш законодательный обряд; внесение
законопроектов в Государственную думу, признание их здесь обычно
недостаточно радикальными, перелицовка их и перенесение в Государственный
совет; в Государственном совете признание уже правительственных
законопроектов обыкновенно слишком радикальными, отклонение их и провал
закона. А в конце концов, в результате, царство так называемой вермишели,
застой во всех принципиальных реформах.
Заметьте, господа, что я не ставлю вопроса на почву обвинения
каких-либо политических партий в излишнем радикализме или в излишней
реакционности. Я рисую положение так, как оно есть; я хотел бы правдиво
изобразить вам те необычные условия, в которых приходилось действовать
правительству, в которых возник и получил дальнейшее развитие закон о
западном земстве. Совершенно подчиняясь безусловному праву обеих палат и
изменять, и отклонять предлагаемые им законопроекты, правительство все же
должно было дать себе отчет, бывают ли такие исключительные минуты, когда и
само правительство должно вступать в некоторую борьбу за свои политические
идеалы. Правительство должно было решить, достойно ли его продолжать
корректно и машинально вертеть правительственное колесо, изготовляя проекты,
которые никогда не должны увидеть света. Или же правительство, которое
является выразителем и исполнителем предначертаний Верховной воли, имеет
право и обязано вести определенную яркую политику? Должно ли правительство
при постепенном усовершенствовании представительных учреждений параллельно
ослабевать или усиливаться и не есть ли это обоюдное усиление, укрепление
нашей государственности? Наконец, вправе ли правительство испрашивать у
Монарха использования всех находящихся в его распоряжении законных средств
или это равносильно произволу?
И, конечно, господа, правительство не могло решить этого вопроса в
пользу правительственного бессилия! Причина этому не самолюбие
правительства, а прочность государственных устоев. Поэтому и в данном деле,
если только придавать ему крупное значение, если учитывать тот волшебный
круг, в который попало наше законодательство, правительство должно было
представить Верховной власти законный и благополучный из него выход.
Какой же, господа, мог быть выход из попавшего в изображенное мною
только что колесо дела (Булат, с места*: отставка; голоса справа: тише,
тише), дела осуществления западного земства, которое имело за себя
сочувствие Монарха, которое в главных основных началах прошло через
Государственную думу и было отвергнуто Государственным советом?
Конечно, первый, самый естественный и законный выход заключался во
вторичном внесении этого закона на обсуждение законодательных учреждений.
Многие говорят: если бы правительство не отвернулось от народного
представительства, если бы оно не предпочло остаться одиноким, вместо того
чтобы идти рука об руку с Государственной думой, то при некотором терпении
были бы достигнуты желательные результаты без нежелательных потрясений. Но
ведь это, господа, не так, это было бы актом самообмана, если не лицемерия,
это была бы отписка перед западной Россией, отписка тем более жестокая, что
ваши полномочия, полномочия Третьей думы, в скором времени заканчиваются, и
для того, чтобы покончить с западным земством, от Государственного совета не
требовалось даже шумной процедуры обыкновенного погребения недоношенных
законов - достаточно было сдать его в комиссию и несколько замедлить его
Но, говорят, в таком случае был другой, законный способ - это
испрошение у Государя Императора роспуска законодательных учреждений.
палатой, которая является, главным образом, представительством интересов, а
не представительством населения, в которой только половина членов выборных
(смех и шум слева; звонок председателя), лишено было бы практического смысла
и значения. Оставался третий выход - статья 87. Я уже говорил, господа, что
правительство ясно отдавало себе отчет, что оценка законодательными
учреждениями акта Верховной власти представляет из себя юридическую
невозможность. Но, понимая вопрос именно так и зная, что законодательные
учреждения снабжены гораздо более сильным средством - правом полного
отклонения временного закона, правительство могло решиться на этот шаг
только в полной уверенности, что акт, изданный по статье 87, по существу
своему для Государственной думы приемлем.
Внесение в Государственную думу на проверку закона,
явно для Государственной думы неприемлемого, представляло бы из себя,
конечно, верх недомыслия, и вот отсутствие этого недомыслия, тождественность
акта, изданного по статье 87, с законопроектом, прошедшим через
Государственную думу, опорочивается как соблазн, как искушение, как
лукавство! Опорочивается также и искусственность перерыва и проведения по
статье 87 закона, отвергнутого верхней палатой в порядке статьи 86. Но,
господа, то, что произошло теперь в более ярком освещении, молчаливо
признавалось Государственной думой при других обстоятельствах.
Я не буду касаться мелких законов, я напомню вам прохождение
законопроекта о старообрядческих общинах. Вы знаете, что по этому закону не
состоялось соглашения между обеими палатами и что в настоящее время
требуется лишь окончательная санкция этого разногласия с Государственной
думой, и закон отпадет. Ни для кого не тайна, что Государственная дума
заслушает это разногласие перед одним из перерывов своих занятий, в полной
уверенности, что правительство исходатайствует у Государя Императора
восстановление существующего закона (Милюков, с места: что такое? Это
безобразие) в порядке статьи 87. (Смех и шум слева.)
Совершенно понятно, что если бы постановление Государственной думы
воспоследовало не перед естественным перерывом, то перед правительством во
весь рост стал бы вопрос о необходимости искусственного перерыва, так как
нельзя, господа, нельзя приводить в отчаяние более 10 миллионов русских по
духу и по крови людей из-за трения в государственной машине. (В правом
Нельзя, господа, из-за теоретических несогласий уничтожать более полутора
тысяч существующих старообрядческих общин и мешать людям творить не
какое-нибудь злое дело, а открыто творить молитву, лишить их того, что было
им даровано Царем. (Шум слева.) И в этом случае Государственная дума,
устраняя необходимость искусственного перерыва, сама прикровенно наводит,
толкает правительство на применение статьи 87!
Я в этом не вижу ничего незаконного, ничего неправильного (Милюков, с
места: хорош), но я думаю, что оратор, на которого я раньше ссылался, должен
был бы усмотреть тут, по его собственному выражению, "вызов", но уже со
стороны Государственной думы по отношению правительства, а правительство по
этой же теории должно
было бы, вероятно, воздержаться от этого "искусственного предложения".
каждый вопрос, но государственно ли это?
Конечно, статья 87 - средство крайнее, средство совершенно
исключительное. Но, господа, она дает по закону возможность Монарху создать
выход из безвыходного положения. Если, например, в случае голода
законодательные учреждения, не сойдясь между собой, скажем, на цифрах, не
могли бы осуществить законопроект о помощи голодающему населению, разве
провести этот закон возможно было бы иначе, как в чрезвычайном порядке?
Поэтому правильно было искать в этом же порядке утоление духовного голода
старообрядцев. Но отчего же менее важны культурные интересы шести западных
губерний? Почему они должны быть принесены в жертву нашей гармонически
законченной законодательной беспомощности? Потому, скажут мне, что эти шесть
губерний жили до настоящего времени без земства, проживут без него и далее,
потому что этот вопрос не касается всей России и не может быть поэтому
признан первостепенным. Но ведь старообрядческие общины и неурожаи -
вопросы, которые по распространению своему не касаются всей России.
Всей России в вопросе западного земства касается нечто другое и более
важное, чем географическое его распространение. Впервые в русской истории на
суд народного представительства вынесен вопрос такого глубокого
национального значения. До настоящего времени к решению таких вопросов народ
не приобщался. Может быть, поэтому он становился к ним все более и более
равнодушен; чувство, объединяющее народ, чувство единения тускнело и
ослабевало! И если обернуться назад и поверх действительности взглянуть на
наше прошлое, то в сумерках нашего национального блуждания ярко
вырисовываются лишь два царствования, озаренные действительной верой в свое
родное русское. Это царствования Екатерины Великой и Александра Третьего. Но
лишь в царствование Императора Николая Второго вера в народ воплотилась в
призвание его к решению народных дел; и, может быть, господа, с политической
точки зрения, не было еще на обсуждении Государственной думы законопроекта
более серьезного, чем вопрос о западном земстве. В этом законе проводится
принцип не утеснения, не угнетения нерусских народностей, а охра-
нения прав коренного русского населения, которому государство изменить
не может, потому что оно никогда не изменяло государству и в тяжелые
исторические времена всегда стояло на западной нашей границе на страже
русских государственных начал. (В правом центре рукоплескания и голоса:
Если еще принять во внимание, что даже поляки в городах Царства
Польского молчаливо одобряют ограждение их от подавляющего влияния
еврейского населения путем выделения его в отдельные национальные курии,
если того же самого в более или менее близком будущем, в той или другой
форме будут требовать и немцы Прибалтийского края по отношению к эстонцам и
латышам, го вы поймете, насколько скромна была попытка нашего
законодательного предположения оградить права русского населения в шести
западных губерниях. Не без трепета, господа, вносило правительство впервые
этот законопроект в Государственную думу: восторжествует ли чувство народной
сплоченности, которым так сильны наши соседи на Западе и на Востоке, или
народное представительство начнет новую федеративную эру русской истории?
Победил, как вы знаете, исторический смысл; брошены были семена новых
русских политических начал, и если не мы, то будущие поколения должны будут
увидеть их рост.
Но что же произошло после этого? Отчасти случайно, по ошибке, отчасти
нарочито, эти новые побеги, новые ростки начали небрежно затаптываться
людьми, или их не разглядевшими, или их убоявшимися. (Возглас слева: ох!)
Кто же должен был оградить эти всходы? Неужели гибнуть тому, что было
создано, в конце концов, взаимодействием Монарха и народного
представительства? Тут, как в каждом вопросе, было два пути, два исхода.
Первый путь - уклонение от ответственности, переложение ее на вас путем
внесения вторично в Государственную думу правительственного законопроекта,
зная, что у вас нет ни сил, ни средств, ни власти провести его дальше этих
стен, провести его в жизнь, зная, что эта блестящая, но показная
демонстрация. Второй путь - принятие на себя всей ответственности, всех
ударов, лишь бы спасти основу русской политики, предмет нашей веры. (В
Первый путь - это ровная дорога и шествие по ней почти торжественное
под всеобщее одобрение и аплодисменты, но дорога, к сожалению, в данном
случае но приводящая никуда... Второй путь - путь тяжелый и тернистый, на
котором под свист насмешек, под гул угроз, в конце концов все же выход к
намеченной цели. Для лиц, стоящих у власти, нет, господа, греха большего,
чем малодушное уклонение от ответственности. И я признаю открыто: в том, что
предложен был второй путь, второй исход, ответственны мы - в том, что мы,
как умеем, как понимаем, бережем будущее нашей родины и смело вбиваем гвозди
в вами же сооружаемую постройку будущей России, не стыдящейся быть русской,
и эта ответственность - величайшее счастье моей жизни. {Голоса в правом
центре: браво.)
И как бы вы, господа, ни отнеслись к происшедшему, а ваше
постановление, быть может, по весьма сложным политическим соображениям уже
предрешено, как бы придирчиво вы ни судили и ни осудили даже формы
содеянного, я знаю, я верю, что многие из вас в глубине души признают, что
русского представительства. (В правом центре рукоплескания и голоса: браво;
представительства.) Патриотический порыв Государственной думы в деле
создания русского земства на западе России был понят, оценен и согрет
одобрением Верховной власти. (В правом центре рукоплескания и голоса: браво;
