Ася Пекуровская, бывшая жена Сергея Довлатова, возлюбленная Василия Аксенова и муза Ленинграда шестидесятых, впервые за несколько десятков лет посетила Петербург.
Литератор и издатель рассказала «Бумаге» , как в Америке ей пришлось отучаться от богемных привычек, почему классиков русской литературы двадцатого века она считает «милыми, симпатичными людьми» и по какой причине сложно разглядеть талант в современнике.
Фото: Егор Цветков / «Бумага»
В поклонники Аси Пекуровской записывали Василия Аксенова и Иосифа Бродского. В 1968 году она развелась с Сергеем Довлатовым после восьми лет брака, а пятью годами позже эмигрировала в Америку, забрав с собой их общую дочь. Там она преподавала в Стэнфордском университете, выпустила несколько литературоведчеcких книг о Канте и Достоевском. В 1996 году вышли ее воспоминания о бывшем муже «Когдa случилось петь С.Д. и мне ». Сейчас она возглавляет издательство Pekasus, специализирующееся на детской литературе. За сорок лет Ася всего несколько раз посетила Москву, а в Петербург приехала впервые.
Вы уехали из России больше сорока лет назад. Увидев ее сегодня, что вы можете сказать о нынешней России и стране, откуда вы эмигрировали?
Видеть мне недостаточно, мне надо что-то понять, а чтобы понять, осознать, надо здесь пожить. Сегодняшняя Россия, конечно, умытая и приглаженная, но мне это ни о чем не говорит, поэтому пока на ваш вопрос у меня ответа нет. Я знаю о текущей ситуации очень мало и почти не интересуюсь новостями, потому что занимаюсь совершенно другими делами. В 2010 году, например, вышла моя книга о Канте, но я увлеклась детскими книгами и не смогла приехать на презентацию в Москву.
- Но в Петербурге вы еще ни разу не были с момента отъезда. Каким он вам показался спустя сорок лет?
Я вижу, что очень много внимания уделяется проблемам питания. Каждый второй дом - это какая-то едальня. Мне это странно, я привыкла ассоциировать с едой иностранные вывески. В мое время, даже если где-то продавали какую-то еду, надписи не было, нужно было знать, что за этой темной дверью будет ресторан или продуктовый магазин.
- Какие-то перемены в людях или в общественной жизни вам бросились в глаза?
В Петербурге у меня уже было четыре интервью и все с очень молодыми людьми - с такими молодыми, что я бы никогда не сказала, что они закончили хотя бы университет. Я поражаюсь тому, что культурную жизнь города захватила молодежь. Это очень обнадеживает: молодые люди, как водится, попирают все старое и предлагают что-то свое. В Штатах и в Германии такая ранняя молодежь не настолько активна и амбициозна. Такого количества юных фотографов, продюсеров, режиссеров, журналистов я нигде не видела. Может быть, Россия возрождается - не знаю.
Я поражаюсь тому, что культурную жизнь города захватила молодежь
В последнее время, наоборот, усиливаются упаднические настроения, все больше молодых людей подумывает об отъезде - кому-то не хватает свободы, кому-то страшно за будущее. Как вам кажется, в семидесятых у эмигрантов из СССР были схожие обстоятельства и мотивы?
Меня вынудили уехать из России не обстоятельства - это было импульсивное желание. Я не испытывала каких-то ограничений, потому что не занималась политикой. Она никогда меня не интересовала, поэтому в терминах свободы я о себе и не говорю. Я уехала одной из первых и не знаю, что происходило после моего отъезда. Это был интуитивный шаг, я не смогла бы тогда его обосновать. Я никогда даже географию не учила, потому что понимала, что никогда и никуда из Союза не уеду. Такая несвобода очень давит, даже если живешь в самом прекрасном месте на земле. Как только возможность появилась, я ни секунды не сомневалась.
- Но что-то же вас не устраивало и мешало?
Меня огорчает в России и теперешней, и в прошлой - и в этом смысле, по-моему, ничего не изменилось - то, что ценность человека абсолютно нивелирована. Человек вообще ничего не значит. Все предназначено для того, чтобы пустить пыль в глаза. В Петербурге я живу в прелестном месте: там уютно и высокие потолки, но выключатель в туалете все равно за дверью - и никто не подумал, что это ужасно неудобно.
- В Америке все оказалось иначе?
Поначалу мне все казались искусственным, будто есть какой-то единый стандарт поведения. Но подумав - и много подумав - я поняла, что в Америке очень ценится, крайне важен человек и его комфорт. В моей компании семь сотрудников, почти все они русские. И уже сейчас я понимаю, как важно сберечь самолюбие человека, как важно его похвалить, а если что-то нужно попросить, то делать это стоит исключительно нежно и дружелюбно. Человек ведь очень хрупкое существо.
С чем вам пришлось столкнуться в эмиграции? Как после богемной ленинградской жизни вы адаптировались к новой реальности?
В нашем кругу было правило: никогда не показывай, что ты читаешь какие-то книги - ты все знаешь как бы от бога. Я как богемный человек ему следовала. В США меня приняли на работу в Стэндфордский университет. Помню, как вошла и сказала: «А вот мы с Машей (дочь Аси Пекуровской и Сергея Довлатова - прим. «Бумаги» ) два дня на пляже провалялись». В ответ на это человек, которого взяли на работу вместе со мной, с укором отметил, что у него за выходные не нашлось свободного часа даже на теннис. Так что я столкнулась с трудностями культурного порядка.
Если продолжать проводить параллель между двумя эпохами, как можно объяснить популярность, например, Довлатова и Бродского? Для множества молодых людей их творчество - явление массовой культуры, которое можно походя обсуждать, хотя поэзия Бродского, очевидно, не настолько проста.
У Бродского, может быть, и непростая поэзия, но ведь разговор вообще не требует никакой глубокой мысли: все разговоры о литературе достаточно поверхностны. Довлатов с Бродским могут быть популярны по очень разным причинам, и, если мы их соединяем, то единственный резон - это мода.
Довлатов был по-человечески талантлив, а все остальное было второстепенным: ну, несколько рассказов, в общем-то, и все. А Бродский абсолютно не был по-человечески талантлив. Он был закомплексованным, довольно трудным, а когда выбился наверх - и высокомерным, то есть во всем смыслах тяжелым. Но у него были безумные амбиции, поэтому его поэзия каким-то образом дала культуре большой толчок.
У меня не было ни малейшего представления о том, кто из них войдет в историю, а кто не войдет
Теперь кажется, что Ленинград шестидесятых - это город, давший целую плеяду великих. Тех, кого нынешние двадцатилетние считают великими. На вас как на литератора эта атмосфера повлияла?
Как пишущий человек я сформировалась только в Америке и ей я за это благодарна. Никакой ностальгии по родному городу у меня не было. Конечно, в моем ленинградском кругу все любили литературу, считали ее важнейшим делом в жизни, но о том, чтобы писать, только мечтали. В то время в Ленинграде уже были Андрей Битов и Валера Попов, который, правда, только начинал. Довлатов еще ничего не писал, Бродский тоже был в начале пути. То, что он вывез из России, не было заявкой на тот уровень мастерства, которого он впоследствии достиг. Как поэт он тоже состоялся уже в Америке.
- Возможно ли вообще в современнике рассмотреть будущее величие?
Для того чтобы оценить талантливого человека, надо взять на себя ответственность за то, что ты считаешь, что этот человек именно такой. В обществе, где мало таких мужественных людей, которые могут открыть талант, на первый план выходят мода и известность. О модном поэте никто не побоится сказать, что он талантлив. А как становятся модными - тут уж пути Господни неисповедимы.
- Но вы осознавали, что знакомы с выдающимися мастерами?
У меня не было ни малейшего представления о том, кто из них войдет в историю, а кто не войдет. Бродскому, как мне кажется, помогли его амбиции. Нобелевскую премию ему же дали не за поэзию. Уистен Хью Оден, например, когда с ним познакомился, сказал, что Бродский почти дотянул до Вознесенского.
- То есть вы тогда не осознавали, что вас окружали легенды?
Нет, все вокруг меня были милыми симпатичными людьми. Ничего другого я не представляла.
Родилась Елена в Ленинграде, еще до войны. Отец её пошел добровольцем в морскую пехоту; к сожалению, война сделала его инвалидом. Помимо этого, служба в армии навсегда лишила его надежды получить в будущем визу – с гражданской карьерой моряка дальнего плавания ему пришлось распрощаться.
После войны Елена поступила в ленинградскую школу и, в положенный срок, с успехом её закончила. Некоторое время он работала – часто меняя профессии; затем судьба свела её с Сергеем Довлатовым.
Мать Довлатова быстро поняла, что подруга её сына – девушка достаточно грамотная; Елене предложили место в корректорской при типографии Володарского. Работала Лена "подчитчиком"; по долгу службы она помогала корректорам.
Задержалась в корректорской Елена надолго; за это время Довлатов успел провести три года в армии. Через некоторое время на свет появилась их дочь, Екатерина. Жили в то время они в Ленинграде, на улице Рубинштейна – в том самом доме под номером 23, на котором сейчас висит доска памяти Сергея Довлатова.
В 1978-м, однако, семья на некоторое время распалась – Елена и Катя покинули страну.
Некоторое время мать с дочерью провели в Европе – в Италии, если точнее; затем они добрались до финальной точки своего маршрута – до Нью-Йорка (New York). Разумеется, сначала город просто поразил Лену – все было каким-то непривычным, невероятно громадным…
Довлатова сразу взялась за поиски работы. Довольно быстро ей удалось устроиться в "Новый журнал" Романа Гуля; впрочем, там Елена продержалась недолго. Следом она отправилась в "Новое русское слово" – и вот там Довлатова уже устроилась как следует.
Через год в Штаты, через Вену (Vienna) приехал Сергей Довлатов. К тому времени Елена проработала в "Новом русском слове" уже полгода; мужу она с непривычки показалась настоящей американкой.
Первое время Довлатовы жили в частном доме, затем перебрались в квартиру в Квинсе. Со временем жилищные их условия все улучшались и улучшались. Затем Сергей запустил собственный проект – журнал "Новый американец". Когда "Американец" начал издаваться, Елена потеряла работу в "Новом русском слове" – терпеть в своих рядах жену редактора конкурирующего издания руководство газеты, разумеется, не пожелало. Систематическое давление вынудило Елену покинуть редакцию – по собственному желанию.
Сейчас Довлатова уже на пенсии. Отсутствие работы её не особо расстраивает – отдыхать Елена любит и умеет. Периодически она выполняет заказы – печать текстов – для одного-единственного заказчика – этим, однако, вся её нынешняя практическая деятельность и огра ничивается.
Память о великом муже все еще жива в сердце Елены. В 2001-м была выпущена в свет книга "Сергей Довлатов - Игорь Ефимов. Эпистолярный роман", построенная на материалах частной переписки Сергея. Ефимов давно пытался опубликовать книгу, однако большинство издательств ему отказало. Договориться Игорю удалось лишь с издательством "Захаров". Тут, однако, в дело вступила Елена – ей в соответствии с завещанием Сергея остались все авторские права на его творчество. Довлатова смогла доказать, что её муж был против публикации данной переписки и добилась запрета на дальнейшую публикацию книги – к вящему её сожалению, требование уничтожить 15 тысяч уже выпущенных экземпляров удовлетворено не было.
3-го сентября 2007-го в Санкт-Петербурге прошла церемония открытия мемориальной доски – разумеется, на доме 23 по улице Рубинштейна. Ради участия в этой церемонии в Санкт-Петербург приехали как Елена, так и её дочь Екатерина.
В 1960 году первой женой Сергея Довлатова стала Ася Пекуровская. Её называют первой большой любовью писателя. В 1968 году Ася развелась с ним и ушла к Василию Аксенову. Позже эмигрировала в Америку, забрав с собой их общую дочь Марию Пекуровскую, которая родилась в 1970 году (уже после развода). Ася преподавала в Стэнфордском университете и выпустила несколько книг о Канте и Достоевском.
Сергей и Ася (справа)
«Когда его только начали издавать в Америке, Сергей прислал мне несколько книг - похвастаться. Мне не хотелось читать, и я запечатанные бандероли положила на книжную полку. Спустя много лет, когда решила написать о Сергее, распечатала и прочла. Ничего особенного. Я не считаю его талантливым писателем», - вспоминает Ася Пекуровская.
Тамара Зибунова, бывшая студентка математического факультет, познакомилась с Сергеем Довлатовым на одной из вечеринок в Ленинграде. Сама она жила в Эстонии. Для писателя шапочное знакомство стала поводом, чтобы по приезде в Таллин постучаться именно в её дверь. Таким образом они стали жить вместе, а в 1975 году у Тамары родилась дочка, которую назвали Сашей.
Тамара и Сергей
В 1965 году Сергей познакомился с Еленой Ритман, которая стала ему второй законной женой. Они познакомились в троллейбусе. Старшая дочка Катя родилась в 1966 году, а в 1981 года в Нью-Йорке родился сын Коля (Николас Доули).
Елена и Сергей
О себе и родных детях Довлатов с грустью писал, что его дети неохотно говорят по-русски, а он неохотно говорит по-английски.
«Он американец, гражданин Соединенных Штатов. Зовут его - представьте себе - мистер Николас Доули. Это то, к чему пришла моя семья и наша родина», - говорил Довлатов.
Сергей с сыном Николасом
Сергей Довлатов страдал алкоголизмом.
«Сергей ненавидел свои запои и бешено боролся с ними. Он не пил годами, но водка, как тень в полдень, терпеливо ждала своего часа. Признавая её власть, Сергей писал незадолго до смерти: Если годами не пью, то помню о Ней, проклятой, с утра до ночи»,
- вспоминает его хороший знакомый Александр Генис.
Его знаменитые произведения:
«Компромисс» . Сюжеты взяты из опыта Довлатова, когда он работал журналистом в эстонской русскоязычной газете «Советская Эстония». Каждая новелла начинается от газетной перамбулы.
«Зона» — повесть из четырнадцати независимых эпизодов о жизни заключенных, описанный надзирателями. Литературный перевертыш.
«Филиал»
- печальная и ироничная история, в которой журналист-эмигрант случайно встречается в Лос-Анджелесе со своей первой любовью.
В США Сергей Довлатов реализовал свою мечту и организовал газету «Новый американец».
В Штатах творческая карьера Довлатова пошла в гору. Его рассказы опубликовал престижный журнал The New Yorker. При всем желании многие писатели Америки не смогли там опубликоваться. По поводу этого подшутил писатель Курт Воннегут:
«Дорогой Сергей Довлатов! Я тоже люблю вас, но Вы разбили мое сердце. Я родился в этой стране, бесстрашно служил ей во время войны, но так и не сумел продать ни одного своего рассказа в журнал «Нью-Йоркер». А теперь приезжаете вы и — бах! — Ваш рассказ сразу же печатают. Что-то странное творится, доложу я вам…»
В конце 2013 года была подана петиция о добавлении его имени на улице в Нью-Йорке. 7 сентября 2014 года открыли улицу Сергея Довлатова «Sergei Dovlatov Way».
Цитаты Сергея Довлатова:
«Редактор «Советской Эстонии» был человеком добродушным. Разумеется, до той минуты, пока не становился жестоким и злым».
«Долго не кончать — преимущество мужчины, а не оратора!».
«Самое большое несчастье моей жизни — гибель Анны Карениной».
В августе 1990 года писатель скончался от инфаркта миокарда. Его похоронили на еврейском кладбище «Маунт Хеброн» в Нью-Йорке.
(1).png)
Анна Наринская, литературный критик:
Если бы нужно было на спор определить Довлатова одним только прилагательным, я бы выбрала слово «любимый». Я считаю, что любовь — самая важная вещь на свете. И я мало знаю писателей более любимых, чем Довлатов. Я не очень люблю произведение «Зона», но я могу сказать об остальном: когда я болею и у меня температура, я ложусь под одеяло и читаю «Компромисс» — ну или «Чемодан». Довлатова может прочитать и понять любой человек, притом что это, безусловно, литература. Люди просто не видят, насколько он интернационален и современен для своего времени.
(1).png)
Эдуард Лимонов, писатель:
Что я думаю сегодня о его творчестве? В сущности, думаю то же, что и в 1980-е годы. Что писателю Довлатову не хватает градусов души. Что раствор его прозы не крепкий и не обжигающий. Самая сильная литература ― это трагическая литература.
Тот, кто не работает в жанре трагедии, обречен на второстепенность, хоть издавай его и переиздавай до дыр. И хоть ты уложи его могилу цветами. Ну а что, это справедливо. Только самое жгучее, самое страшное, самое разительное выживет в веках. Со слабыми огоньками в руке не пересечь великого леса тьмы.
